Мы – люди флотские. Жизнь и приключения курсантов ВВМУРЭ. 3 факультет, выпуск 1970

После первой большегрудой русалки с чешуйчатой задницей, переходящей в рыбий хвост, изображённой мною химическим карандашом на плече у зкв, и довольно живописно наколотой мастером «тату» из соседней роты, заказы посыпались валом. Я не успевал малевать на плечах, бёдрах и груди старослужащих «стройбатовцев» совершенно одинаковых русалок, футболистов, почему-то якоря, колоды карт, цепи, парусники, и ещё много чего… Поскольку процесс нанесения рисунка на живое тело происходил в том же помещении, где работал и мастер «тату», я наслышался таких стонов и забористого мата от «накалываемых», что сам и не помышлял о подобном издевательстве над своим телом. Так это всё и шло некоторое время, вполне спокойно, пока кто-то из желающих не захотел заиметь на своей широкой груди картину из четырёх известных в то время профилей: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин и Иосиф Сталин. И впал я в ужас!.. И попытался объяснить этому желающему, что в рисунках русалок и футболистов нет индивидуальности, поэтому при накалывании мелкие неточности не имеют существенного значения; другое дело всем известные лица, которые нельзя искажать, а это непременно произойдёт при наколке. Но, сколько я ни старался, «заказчик» был непреклонен… В тот момент я явственно почувствовал, что дисбат стал со мной рядом, даже взял меня за руку… Однако куда я мог деться супротив старослужащих, внезапно воспылавших тягой к высокому искусству?!

Как ни странно, мастер «тату» постарался, и лица теоретиков и практиков марксизма-ленинизма получились более-менее похожими на оригиналы. Очередь желающих немедленно поместить «картину с вождями» на свою грудь выстроилась на много часов работы. Поэтому нам с мастером пришлось работать всю ночь. К утру у нас силы иссякли, руки дрожали, глаза туманились и, в конце концов «замылились», перестав замечать как мелкие неточности, так и серьёзные просчёты. И мы с мастером, при массовом «производстве» в тяжёлых условиях, такого «накосячили»…Так, вместо Владимира Ильича, который должен был быть третьим, я нарисовал Иосифа Виссарионовича, которых в результате получилось два… Уставший мастер «тату» этого не заметил и наколол, как было нарисовано. Когда «заказчик» – а им оказался самый «древний» старослужащий в звании старшего сержанта – отлежавшись после болевого шока, посмотрел в зеркало на красоту неописуемую, то сразу хотел бить нам морду, но не смог до нас добраться, так как помещение было заполнено рыдающими от хохота старослужащими…

Это была последняя картина, исполненная мной и мастером «тату» в городе Саратове. Наутро несколько «окартиненных» стариков обратились в санчасть за помощью от нестерпимой боли в татуированных местах. Замполит стал искать зачинщиков и исполнителей. Как командование и замполит ни свирепствовали, ни один из «раскрашенных» дедов нас не выдал… Замполит пару месяцев посматривал на меня как-то изучающе-пристально, но – тем и окончилась эта история.

«Сыч», чифирь и одеколон

Был у нас в роте «стройбатовец» по прозвищу «Сыч», с тюремным прошлым, о чём «сообщал» красивый маяк, наколотый на предплечье правой руки, а также наколка на пальце левой руки в виде затемнённого перстня, сверху перечёркнутого наискось светлой полоской. Наколки были нанесены настоящими мастерами, не то, что получалось у нас. С таким типом людей мне до этого встречаться не приходилось. Сыч каждый день пил чифирь. Именно так он произносил название напитка – с мягким знаком на хвосте. Без ежедневного распития этого крепчайшего кипячёного чая он просто не мог жить. Похоже, у него была к нему наркотическая зависимость. Каждодневно, перед обедом, он уединялся где-нибудь на задворках стройки или за гальюном, если ветер в тот день тянул не от пахучего рва; там у него были приготовлена пара кирпичей, поставленных ложком либо тычком на третий кирпич или просто на любой постелистый камень; на этих кирпичах он аккуратно размещал два ржавых обрезка арматуры, сверху ставил большую закопчённую жестяную кружку с водой. Костерком служили щепки, стружки, обрезки… всё деревянное, что давало огонь. Когда вода закипала, Сыч доставал газетный кулёк с чёрным листовым чаем, отсыпал на грязную ладонь ложки три заварки, и засыпал на поверхность кипящей воды, тут же накрывая кружку крышкой от бидона. Кружку Сыч сразу снимал и минут десять ждал, мечтательно обозревая окрестности. При этом никаких разговоров он не вёл; он вообще был нелюдим, оправдывая своё прозвище. После ожидания Сыч фильтровал чай, пропуская его через самодельное ситечко, и мелкими глотками употреблял, блаженно расслабляясь после каждого глотка… Уже через короткое время Сыч оживлялся, начинал интересоваться окружающим миром, смеялся шуткам, с аппетитом обедал. Но проходило несколько часов, и Сыч снова превращался в сыча…

Как-то раз я, воспользовавшись его хорошим настроем после употребления чифиря, спросил про значение наколок.