Мы и наши горы

— Вместе учились, дружили мы с ним, бывало, говорю ему: «Саша», а он мне: «Что, Ерванд-джан…» Вот это он — товарищ генерал, а это я…

Под конец Завен Кочарян попросил у Ерванда Царукяна извинения, получил от него ещё несколько житейских советов и стал, не оглядываясь, спускаться по деревянным ступенькам, покрытым толстым слоем защитной красной краска. Ступеньки были до того узки и гладки, что ноги на них не умещались и скользили. Спускаясь по этой чёртовой лестнице, Завен то и дело пускался вприсядку.

И в эти минуты сердце у Завена защемило от любви к горам Антарамеча, стремительным и грозным, с внезапными пропастями, с внезапными шумными ливнями, с молниеносно быстро зажигающимся солнцем.

— Ну, рассказывай, милый муженёк, как это случилось, что ты с этой гетамечской шлюхой… Не красней! Не красней!.. Что вы с этой гетамечской шлюхой рядышком оказались. — Зарик скрестила руки на груди и, злорадно усмехаясь, потребовала ответа: — Говори же!

— Отстань!

— Конечно, мой министр не в духе. А когда он бывает в духе, хотела бы я знать!

— Не понимаю, что тебе от меня нужно.

— Представление окончено! Хватит! — Зарик стёрла с лица усмешку, надвинулась угрожающе. — Ты с кем это сегодня с гор спускался, говори!

— А-а-а, отстань, — протянул Завен.

— Нет, ты расскажи, мой милый.

— О чём ты?

— О твоих шашнях я тебе должна рассказывать?

— Не понимаю, какие шашни, что с тобой?

— Вот оставлю тебя с твоим щенком, узнаешь, что со мной? Ещё как узнаешь!

— Кончай, Зарик, и без тебя тошно…

— С кем спускался с гор? Говори правду.

— С дояркой одной из Гетамеча.

— Как её звать?

— Не знаю.

— Не знаешь? Это ты-то не знаешь? А что-то другое ты знаешь?

— Завелась!

— Ты не знаешь имени Пайцар?

— Верно, Пайцар.

— Ну так что же ещё?

— Что?

— Сам знаешь что! Что же ты меня спрашиваешь? Я дома сижу, только и делаю, что тебя с твоим отродьем обстирываю. Разве я жена? Раба я…

— Всыплю тебе, Зарик.

— Конечно, с рабами так и поступают. Навьючивают, как ослов, потом бьют.

— Всыплю тебе, Зарик.

— А на что ты ещё способен…

— Ты кого угодно доведёшь.

— Пайцар — шлюха.

— Такая же, как ты, женщина. Почему шлюха?

— За добро добром платишь, знаю.

— Не понимаю.

— Пайцар — потаскуха.

— Допустим.

— Ты на лошадь свою сажал её?

— Посадил. Что же, хорошо было бы, если б я ехал, а женщина пешком шла?

— Это она-то женщина?

— Она шлюха! Но нога у этой шлюхи болела, а у меня не болела, поэтому она ехала, а я пешком шёл.

— Дальше?

— Дальше я не знаю, дальше ты сама расскажи.

Завен зевнул.

— Бесстыдник, ещё вздыхаешь! Тьфу!

— Побью тебя, Зарик!

— Побей! Бей! Чего же ты ждёшь? Хочешь, ещё раз плюну, тьфу!..

— Ты не женщина, я не знаю, что ты такое.

— Вот когда швырну ребёнка тебе в лицо и уйду, тогда ты узнаешь, женщина я или нет!

— Дождёшься ты у меня, Зарик, побью, говорю! — И чтобы и впрямь этого не произошло, Завен вышел из комнаты. У порога отшвырнул ногой собаку. «Это что за жизнь такая, что за бухгалтерия кругом!..» И, повернувшись к жене, сказал: — Услышу хоть слово, всыплю… Проучу тебя так, Зарик, так проучу!..

И вдруг Завен сник, вобрал голову в плечи, разрыдался.

— Ну что вы за люди?.. Как вы все себя ведёте?.. Будьте же людьми!.. Ведь люди же вы, люди! Ведь я вам ничего плохого не сделал? Круглый год тружусь, как вол тружусь, чего же ещё от меня хотите?

…Смешно смотреть на мужские слёзы. Плач мужчины не вызывает сострадания, ведь мужчина не дитя и не женщина. Да он и плакать-то как следует не умеет. Издаёт какие-то лающие звуки, только и всего. Потом он успокаивается и, уставив глаза в потолок, понемногу засыпает. Щетина у него на лице жёсткая, дыхание доносит запах табака, широкая грудь вздымается уже ровно, и вообще нет в нём ничего достойного жалости и сочувствия. Ты даже не укрываешь его, а ведь он может простудиться. Ты просто радуешься, что, по всей вероятности, у этого мужчины с Пайцар ничего не произошло… Ну и слава богу!

— …Вставай, Завен, Павле избили.

— Кто избил?

— Следователь.

— Какой ещё следователь?

— Следователь.

Павле избили… Что же тут особенного? Многих на свете избивают, теперь это ни для кого не трагедия. Но когда Павле поднялся с земли, встал во весь свой рост и увидел лейтенанта, который едва доставал головой до его груди, Павле заплакал. Шея у лейтенанта была тонкая, руки тонкие, весь он тонкий, дунешь — переломится, а вот на-поди — взял и избил Павле. Многих на свете избивают, но чтобы слабый сильного избил — это уже ни на что не похоже.

Неужели что-то ещё непонятно? Зарезать барашка, конечно, не преступление. Если хотите знать, барашки на то и существуют, чтобы их резали. Но если ты зарезал барашка, который по закону не тебе принадлежит, тут уж вы меня извините. Я, ведь вы знаете, следователь, я раскрыл воровство, остаётся только, чтобы я задавал вопросы, а ты на мои вопросы отвечал — «да». Вот и всё.