Мы еще встретимся, полковник Кребс!

«Нет, буду брать», – окончательно решил Николай Павлович и, ускорив шаги, начал нагонять юношу, подходившего уже к станции Союзтранса.

– Руки вверх! – резко скомандовал Строгов, поравнявшись с монахом. Тот обернулся, испуганно взглянул и поднял руки.

– Быстро в милицию! – не давая служке опомниться, продолжал Строгов и слегка подтолкнул его револьвером. Монашек свернул с шоссе и, не выбирая дороги, зашлепал по лужам. Он так испугался, что до самого оперпункта так и не опустил рук.

Обыскивая задержанного, Строгов во внутреннем кармане его опрятной курточки нашел письмо и плотную пачку денег. Когда Николай Павлович вскрыл конверт и начал читать, служка заволновался. Заметив это, Строгов отложил письмо.

– Что написано, знаешь?

Монах отрицательно мотнул головой.

На белой плотной бумаге с цветным изображением белого здания собора на фоне зеленой Афонской горы было написано:

"Благословенны дела и люди!

(От Матфея, гл. XXI)"

Ниже шел написанный от руки деловой текст:

"Выполняя волю известного вам господина "Д", я выезжаю из Афона. Пусть это вас не смущает и не беспокоит. Все остается по-прежнему. В своих действиях в настоящее время вы должны быть более энергичны и с сегодняшнего дня автономны (это было подчеркнуто). Из соображений осторожности избегайте общения с городом. Необходимо форсировать ваши действия, с тем, чтобы в начале октября закончить все дело (подчеркнуто). Условия встреч остаются старые. В случае необходимости транспорт будет на прежнем месте, при изменении сроков вас известят. Молю Всевышнего, чтобы он отвел горести от своих детей и благословил их деяния во славу Его.

Да будет Его милость с нами!

Ваш духовный отец

P. S. Посланный отрок передаст деньги. Возвращаться ему не нужно. Задержите или оставьте его у себя, а можете и… В общем, судьбу его решайте сами. О нашем отъезде он не осведомлен, но знает многое".

Ниже широким размашистым почерком другими чернилами было дописано:

«Согласен с соображениями святого отца и прошу ими руководствоваться».

В конце стояла подпись, напоминающая заглавную букву Д с закорючкой на конце.

«Так вот кто готовится бежать, – подумал Строгов, – значит, вправду, горит земля!»

– Кому нес письмо, говори! – обратился он к понуро стоявшему монаху. Тот еще ниже опустил голову.

– Говори! – подходя вплотную, потребовал Строгов.

Монашек молчал. Теперь нельзя было терять ни одной минуты! Строгов еще раз тщательно обыскал его, пересчитал деньги. В пачке оказалось сто десятифунтовых банкнот. Передав задержанного и деньги дежурному, Николай Павлович предупредил:

– Арестованного в одиночку! Помни, головой ответишь, если с ним что-нибудь случится.

Спрятав письмо в бумажник, он выбежал на площадь и только сейчас подумал об огромной ответственности, которая легла на него. Необходимо было немедленно сообщить в Сухум и вызвать сюда Чиверадзе с людьми. И он побежал на почту.

Позвонив Дмитренко, Строгов заторопился обратно. Оперативная группа могла приехать в лучшем случае через час. За это время надо было проверить, как обстоят дела у Чиковани.

Поднимаясь по главной аллее, он почувствовал, как устал и продрог. Поднявшись на площадку, выложенную красными плитами известняка, Строгов вскоре снова вышел на Царскую тропу, теперь уже с другой стороны. Подходя к домику настоятеля, он все больше и больше настораживался, прижимался к затененному краю дороги, готовый в любую минуту нырнуть в чащу и слиться с ней. У тропинки, ведущей к домику, он остановился, присел на корточки и долго всматривался в окружающую темноту, потом поднялся, перешел дорогу и осторожно, короткими перебежками начал приближаться к кустам, где находился Миша. Поравнявшись с окнами, через которые по-прежнему чуть заметными полосками просачивался свет, он натолкнулся на Чиковани, сидевшего за кустом жимолости. Тот потянул его за ногу. Строгов присел рядом. Милиционер лежал тут же.

– Ну как? – шепотом спросил Николай Павлович у Чиковани.

– Тихо. А как монах?

Строгов рассказал о письме и о разговоре с Сухумом.