Мы еще потанцуем

Словом, каждое воскресенье мсье и мадам Люсьен Мата наносили визит своему единственному сыну Рафаэлю. Порядок действий никогда не менялся. В двенадцать тридцать они подъезжали на такси к дому 24 по улице Виктора Гюго в Монруже, в пять тридцать уезжали на такси обратно. Семья проводила вместе пять часов в неделю. Мсье Мата утверждал, что важно не количество проведенного времени, а его качество. И вот, едва войдя в большую квартиру на первом этаже и расцеловавшись с бабушкой и дедушкой, они сразу же устремлялись на поиски Рафаэля. Родители всегда приходили с подарком и тортиком. И с непременной широкой улыбкой на лицах. Люсьен Мата в мятом костюме, Иветта Мата в элегантном декольтированном платье. Они ставили подарок и тортик на стол и начинали кричать на всю квартиру «Рафаэль, Рафаэль!», словно искали потерянное сокровище. Являлся Рафаэль, говорил: «Драстуй, па, драстуй, ма», не сводя глаз с бабушки и переминаясь с ноги на ногу. Ему выдавали подарок, а тортик ставили в холодильник. Он вяло протягивал руку за пакетом, а потом оставлял его на столе. К торту не притронулся ни разу.

Они просили рассказать, как прошла неделя, и Рафаэль неизменно отвечал, что ничего не случилось. Ну, почти ничего, добавлял он, пытаясь сгладить свою враждебность к этим чужим людям, которые хотели за несколько секунд получить то, что у него обычно вырывалось лишь после какой-нибудь случайной фразы за полдником или по дороге из школы. Для родителей у него не находилось и двух слов. Тогда бабушка Мата брала дело в свои руки и рассказывала про отметки, про замечания учителей, про всякие его словечки, про то, как у него болел животик и когда он ложится баиньки. Потому что, как ни странно, они все начинали говорить о Рафаэле так, словно он грудной ребенок.

При них он никогда не разжимал кулаки. Слегка кривил рот, смотрел в сторону, засовывал палец за воротник белой рубашки, которую бабушка специально стирала и гладила к этому дню, расстегивал верхнюю пуговицу. Запускал руку в волосы, которые бабушка причесала и смазала бриллиантином. Ерошил их, ерошил, пока не разлохмачивал совсем.

— Рафа… — огорчалась бабушка Мата.

— Оставь его, мам, — говорил отец Рафаэля. — Дети сейчас все такие. Неряшливость нынче в моде.

— Покажись, какой ты красивый! — восклицала Иветта Мата, протягивая к сыну руки. Вид у нее при этом был, как у ребенка, который хочет схватить запретную конфетку. — Смотри, Люсьен, у него мои волосы, такие же темные и густые…

Рафаэль не подпускал ее к себе. Однажды ей удалось его схватить, и он порвал ей чулки, пнув ногой по лодыжке. Мать не стала его ругать, и это показалось ему настоящей победой. Если она ничего не сказала, значит, чувствовала за собой вину. После этого он был с ней почти вежлив.

— Да, но у него будет мой шнобель! — говорил Люсьен Мата, разражаясь хохотом и потирая живот от удовольствия. — Длинный, с отличным деловым нюхом…

И он принимался рассказывать о своем последнем кинематографическом детище. Перечислять знаменитых актеров, занятых в фильме. Описывать съемки и технические проблемы. Хвалить одних, подкалывать других, большими глотками прихлебывая красное вино.

— Неплохое винцо, весьма неплохое… В следующий раз напомни мне, Иветта, чтобы я им привез ящик того бургундского, что заказал у Мореля на прошлой неделе.

Это «им» вонзалось в нежную детскую плоть, как отравленная стрела. Он чувствовал себя бедняком, которого родители навещают из милости. Подобно многим преуспевающим людям, Люсьен Мата был спесив и с окружающими обращался, как с прислугой. С женой разговаривал, как с секретаршей — не говорил, а отдавал приказы. Упоенный своим образом всемогущего продюсера, он не замечал презрительно поджатых губ сына. Распространялся о миллионах, контрактах, долларах, Риме, Лондоне, Лос-Анджелесе, капризах юных звездочек, требованиях настоящих звезд. Вспоминал бурный успех «Истории любви» и прочил себе такой же. Он словно выступал перед толпой журналистов, жаждущих пикантных подробностей. Иветта Мата слушала его, затаив дыхание, впитывая его слова. Она держалась так, будто они познакомились совсем недавно. Гладила его по руке, прижималась к его плечу, просовывала ладошку в его ладонь. Рафаэль ощущал, как тело отца словно магнитом притягивает тело матери, и ему было противно. Потом, тоже неизменно, Иветта Мата оборачивалась к сыну:

— Вот видишь, разве я могу оставить его одного среди всех этих красоток! Я должна следовать за ним повсюду, если не хочу его потерять…