Музыка как судьба

вещи. Человек (слушатель) должен привыкнуть к языку, на котором говорит художник, научиться понимать (чувствовать) этот язык. Есть «непонятность» другая, непонятность того, о чем говорится, хотя бы язык был понятен. Понятным сердцу языком оз 150 Твердишь о непонятной муке Федор Тютчев Пушкин очень прост, но это не значит, что все понимают его глубину. Не так-то просто понять самые простые вещи. Жжх Гуляя в лесу, вспомнил, как я увидел Шостаковича в Лондоне. Я приехал туда на концерты (это было осенью 1972 года) и, поселившись в гостинице, узнал, что Д Дм живет несколькими этажами выше. Я позвонил и сказал, что хочу к нему зайти. Перед этим я не видел его очень давно, по своей болезни, он — также болел много. Зайдя к нему, я ошалел, увидев сидящего перед собою человека, в котором ничего не осталось от Шостаковича, каким я знал его много лет. Это был живой труп, мертвец с бессмысленными глазами. Мы обменялись несколькими малозначительными фразами. Говорить с ним было не о чем и незачем, он смотрел сквозь собеседника. Жена его пригласила нас с женой пойти в театр, куда они с Д Д собрались. Я спросил, какой сегодня спектакль. Она ответила: «Тевье-молочник»”'. Я очень удивился (по своей наивности) и сказал: «Стоило ли ехать в такую даль, чтобы смотреть «Тевье-молочника», какой в этом смысл?» Но смысл, очевидно, был и немалый, т. к. кроме «Тевье-молочника» Дмитрий Дмитриевич с супругой уже посетили «Иисус Христос — суперзвезда» ”” и он совершенно серьезно сказал мне, что это хорошее произведение. Это было его единственное замечание, а в основном он сидел неподвижно, смотря в одну точку. Я пригласил его на один из своих концертов, как-то не подумав, что это ему будет трудно. И вечером на следующий день (или через день) он пришел в концерт и высидел два отделения. Я подошел к нему после окончания, поблагодарил за то, что он пришел, и очень пожалел, что позвал его. Я как-то никак не мог прийти в себя и постигнуть ту страшную перемену, которая произошла с человеком, которого знал так давно. Через день или два мы были на ужине у посла. Кроме Дмитрия Дмитриевича был Ойстрах и сын Дмитрия Дмитриевича Максим, который дирижировал концертами довольно, надо сказать, неплохо. На ужине этом Дмитрий Дмитриевич, и всегда мало разговорчивый (закрытый) человек, ограничивался совсем малозначащими фразами. Впрочем, таков он был всегда. Однажды, это было в Ленинграде у нас дома, он сказал про себя: «Моя жизнь (или мой девиз, или мое правило, что ли) — 110

одиночество на людях». В то время, это было еще до моего переезда в Москву, МЫ были в хороших отношениях. Жжх Читал где-то (не помню) об одном факте — любопытном проявлении человеческой психологии: Преступник, жестокий убийца, в тюрьме ухаживал за мухой (или мышью), кормил ее и т. д. Словом, бережно обходился с нею и не помышлял даже убить это противное насекомое или грызуна. Когда нас касается мысль о смерти, мы (иной раз, конечно) начинаем ценить жизнь и все живое. Это более всего — инстинкт. Жжх В. Л. Гинзбург!” читал мне мысли Эйнштейна, весьма посредственные и убогие. Ложь. Бездушие — непомерное, вместо духовного созерцания — ремесленно-научное толкование мира, совершенно плоское, жалкое, пустое. Напр: Наука утеплила человеческую жизнь, вот уж неправда так неправда! Наука принесла в жизнь — зло в необъятном количестве. Символ Науки — Бомба. Торжество зла. Жжх Функция искусства — выражение духовного мира человека. Древний, рисуя на скале животное, выражал и свое отношение к нему: восхищение или страх ит. д. «Искусство есть такое идеальное изображение жизни, которое приводит человека в состояние напряженного желания идеального, т. е. красоты, духовной чистоты и добра». Прекрасная мысль! Взято мною из статьи А. Н. Толстого «Голубой плащ» "”. Мысль эта не принадлежит самому А. Н. Толстому, он ссылается на автора, не называя его имени. Критики как художественного явления — нет. Она заменилась наукообразным «музыковедением», которое мнит себя «наукой». Эта «наука» лишена художественного элемента сама по себе, ее способ (метод) — «анализ» мертвой музыкальной материи, т. е. разложение мертвой материи. Для подобного аналитика не важен по существу художественный, а тем более нравственный элемент искусства. Он — нравственный элемент — вообще не существует для такого аналитика, ибо его нельзя подвергнуть анализу, разложению. Подобным образом нельзя подвергнуть разложению и анализу проявления человеческой души. Это требует совсем иных способов, методов сопереживания, созерцания, а не «наукообразного» разложения художественного явления на элементы. Чем ни более совершенствуется сам анализ, тем более он уходит от живой души искусства, от его сущности. Грубый, самый вульгарный материализм. 111