Музыка как судьба

не состоит или состоит в малой степени из представителей коренного населения страны. Это <...> общество, глубоко враждебное русской нации, русской культуре, русской истории [и искусству]. Этот культурный слой не может двигать далее культуру вперед, т. к. у него нет контакта с фундаментом жизни, нет контакта с землей, рождающей все, в том числе и культурный фонд. Нет Гения Беспочвенного. Вот причина «войны» против почвенников. Жжх Психология «недохваленного»: злобное, брюзгливое, сухое отношение ко всем (Хренников, как ни странно — Б. Чайковский, Эшпай), но, например, не Н. Я. Мясковский, кого хвалили мало и умеренно. Будучи по натуре не злым, любя, например, Прокофьева (а Прокофьев никого не любил), Мясковский был воспитан в суровой, честной среде. А в 20-е годы нес, как и Щербачев, факел русской музыки. С. Прокофьев никогда почти не хвалил серьезно никого. Стравинского, который ранее его «вышел на показ» в Париже и имел бешеный успех, он хвалил с большими оговорками, стараясь «в общем» признать его, отвергая каждый раз в частности. Стравинский был в гостях у Дебюсси (большая честь по французским обычаям), признан вождем новой музыки. Позднее «Шестерка» организовалась под знаком его (Стравинского) музыкальных идей (хотя там был и свой предтеча — «хромоногий декадент» Сати). Но Прокофьев был уже «вторым Русским». Это слишком уж много для страны, имеющей свои музыкальные традиции, как Франция. Достававшаяся Прокофьеву «вторичная похвала», вторичный «восторг», уже не такой пылкий, лишили его возможности конкурировать с «западной музыкальной модой». Его поддерживал, в сущности, лишь Дягилев, а после его кончины Прокофьев мог войти лишь в ряд композиторов «Парижской школы», иностранцев по рождению: Мартину, Беркович и т. д. Он, в сущности, и был несомненно лучшим ИЗ НИХ. Наиболее последовательный и полноценный среди них — Мессиан. Но также и Дютийе, и Лесюр — лучшие из их национальной школы «Молодая Франция» с опорой на традиции и католицизм. Вернувшись в сталинскую Россию <...>, лишенный подпоры, он и здесь оказался несколько иностранцем. Его русскость была слишком «бутафорской», «плакатно-национальной», религиозный колорит совершенно внешний, да и вся его «русскость» — внешняя, театрально-костюмная. Здесь уже сформировался новый гений, выразитель настроений «советской» интеллигенции — <...>, с тайной ненавистью (а иногда и явной) к России и презрением к ее народу. За Русскую бутафорщину Прокофьев и награждался, и премировался: «Русская увертюра», обработки русских песен, «Иван Грозный», «Александр Невский» — талантливая бутафория музыкальная. 355