Музыка как судьба

совершенно правы. Все это приблизительно одно и то же и составляет нашу современность, главная особенность которой та, что она является новой, необычайно свежей фазой христианства. Наше время заново поняло эту сторону Евангелия, которую издавна лучше всего почувствовали и выразили художники. Она была сильна у апостолов и потом исчезла у отцов, в церкви, морали и политике. О ней горячо и живо напомнил Франциск Ассизский и ее некоторые черты отчасти повторяло рыцарство. И вот ее веянье очень сильно в девятнадцатом веке. Это тот дух Евангелия, во имя которого Христос говорит притчами из быта, поясняя истину светом повседневности. Это мысль, что общение между смертными бессмертно и что жизнь символична, потому что она значительна». Независимо от того, где родились эти мальчики и девочки, жизнь их протекала в современном неблагополучном городе. Будь то Москва или, тем более, Петербург. Это был город, по словам Пастернака, «поднявшийся со дна "Медного всадника", "Преступления и наказания" и "Петербурга", город в дымке, которую с ненужной расплывчатостью звали проблемою русской интеллигенции. По существу же, город в дымке вечных гаданий о будущем, русский необеспеченный город девятнадцатого и двадцатого столетий». При том, что им ближе всего были чаяния униженных и оскорбленных и они сочувствовали революционерам, гонимым и страдающим за свои убеждения, они были далеки от политики. Они занимались своим делом так же, как люди реальных профессий: земледельцы, ремесленники, технологи. Их не интересовало, кто кому подчиняется, жизнь не рассматривалась ими в плоскости партийной и классовой борьбы, и вопрос власти для них не существовал. Письма Пастернака 10-х годов полны безоговорочного доверия к жизни, он принимает без страха и подозрения любые мгновения и случайные ее проявления. Углубленность в свои переживания затрудняет чтение. Но так начинало писать поколение перед тем последним мирным летом 1914 года, когда, по словам Пастернака, «любить что бы то ни было на свете было легче и свойственней, чем ненавидеть». Кровавый ужас мировой войны нашел свое крайнее выражение в России. Политика стала продолжением войны и на неотменимых основаниях бесконечно чрезвычайного положения подчинила всех и каждого, поставив вне закона естественное право и органическое понимание жизни. Гибель нравственных идеалов сопровождалась нарастающей деградацией цивилизованного быта. В письмах нашли выражение периоды, когда казалось, что разрушение вот-вот сменится нормальным укладом, достаточно свободным, чтобы искусство и наука могли продолжать прежнее существование. Но иллюзии жестоко подавлялись и в них переставали верить. Видя неуклонное развитие тенденций, казавшихся ему самоубийственными, и пережив гибель своих друзей, Пастернак, как второе рождение, принимает возможность творчества, подчиненного внеэстетической задаче — сохранить непрерывность исторического сознания и оставить свидетельство о прожитом времени. Позже и независимо к этому решению 340

приходит Ольга Фрейденберг. Они, «дети страшных лет России», чувствуют себя чудом спасенными и обязанными быть правдивыми свидетелями. Пастернак стремится к неслыханной простоте и общедоступности, чтобы ценой смертельного риска стать осязательно правдивым. Он сознательно ограничивает свою индивидуальность, снимает выразительность деталей, чтобы не захлебнуться в них и усилить выразительность целого. Он озабочен тем, чтобы в обстановке безвременья и язычества пятидесятых годов передать всю глубину воспринятой им в молодости христианской традиции. «С тех пор все переменилось, — писал Пастернак В. Т. Шаламову в марте 1953 года, — даже нет языка, на котором тогда говорили, что же тут удивительного, что отказавшись от многого, от рискованностей и крайностей, от особенностей, отличавших тогдашнее искусство, я стараюсь изложить в современном переводе, на нынешнем языке, более обычном, рядовом, спокойном, хоть некоторую часть того мира, хоть самое дорогое (но Вы не думайте, что эту часть составляет евангельская тема, это было бы ошибкой, нет. Но издали, из-за веков отмеченное этою темой тепловое, цветное, органическое восприятие жизни)». [«Готовя книгу переписки Пастернака и Ольги Фрейденберг, мы, по мере сил, стремились сохранить звучащий в письмах голос жизни и времени, передать охватившее нас в ходе этой работы ощущение неистребимости духа и светлой ясности их ума». ] «Письма и воспоминания» Нина Брагинская, Елена и Евгений Пастернаки”" Жжх Страшно увеличилось ощущение бездомности русского человека. За последние ГОДЫ. Жжх Передачи. Ленинград по ТУ. Фасонистая, какая-то «цивилизованная» нищета. 20/Х-88 г. УЕ Дерзновение кретина. Глупость прибавляет человеку смелости, дерзновения. У Народ — равнодушный и к тому, что было, и к тому, что есть». Чтение Набокова «Другие берега» Очень словоохотливый автор. Бесконечное, утомляющее количество рассуждений «обо всем решительно», на любую тему, «а райе». Большой цинизм, похожий на снобизм, и преувеличенная какая-то «культурность». Все это можно бы 341