Мушкетер

Словом, я влюбился – вопреки собственным планам, вопреки здравому смыслу, вопреки желанию. Когда это, наконец, произошло, когда я понял это, я вспомнил слова, сказанные Атосом. При нашей встрече, которая случилась после моего знакомства с семейством Лакедем – душ Барруш, он немедленно определил меня влюбленным. И, хотя ничего подобного я не чувствовал, сейчас мне показалось, что мой друг уловил еще три месяца назад то, о чем я сам тогда не подозревал. Чем больше я думал, тем больше укреплялся в уверенности, что влюбился я в юную Рашель Лакедем при первой же встрече – несмотря на то, что девушка показалась мне некрасивой.

Думаю, чувства наши очень скоро перестали быть секретом для супругов Лакедем – может быть, быстрее даже, чем для нас самих. Не могу сказать, что господин Лакедем нас поощрял. Правда, он ни разу не выразил неудовольствия по поводу пылких взглядов, которыми обменивались мы с Рашелью во время субботних обедов. Тем не менее, меня не оставляло ощущение, что Исаак Лакедем, все-таки, относится к происходящему без особого восторга. Это проявлялось по-разному. Например, когда я однажды просил его разрешить нам с Рашелью вечернюю прогулку, то он отказал мне – мягко, но непреклонно.

– Дорогой Портос, – сказал он, – я отношусь к вам как к сыну, которого у меня, к сожалению, нет. Вы для нас – член семьи, которого мы любим и счастья которому желаем. Но подумайте сами: что будет, если мою дочь увидят в обществе королевского гвардейца? Наши знакомые сочтут, что она пренебрегает нормами приличия, ваши же – что вы нашли даму, недостойную вас.

– Что вы говорите, господин Лакедем! – растерянно воскликнул я. – Как можно считать вашу дочь недостойной кого бы то ни было!

– Вы забываете, уважаемый Портос, – возразил он, – вы забываете, что для окружающих вы – французский дворянин, близкий ко двору Его Величества. А Рашель Лакедем – всего лишь дочь еврея-ростовщика. Мало того, что ее сочтут недостойной, – вас, скорее всего, обвинят в том, что вы позарились на деньги ее отца. Словом, – сказал он холодно, – ваша прогулка окажется оскорбительной и для нее, и для вас. Оставим этот разговор.

Его слова были жестоки, но справедливы. Именно так и рассуждали бы мои знакомые, если бы увидели меня в обществе Рашели.

По счастью, этот короткий разговор произошел в отсутствии Рашели. Присутствовавшая же при нем госпожа Лакедем расстроилась не меньше, чем я. В отличие от своего мужа, она куда благосклоннее относилась к нашему сближению, но боялась возражать супругу. Попрощавшись с ними, я, понурив голову, вышел из гостеприимного дома. Но, не пройдя и нескольких шагов в сгущавшихся сумерках, я увидел знакомую фигурку в темном платье и чепце испанского покроя с вуалью, скрывавшей лицо.

– Рашель... – пробормотал я, останавливаясь. Девушка быстро подошла ко мне и взяла меня под руку.

– Пойдемте, – сказала она. Мы двинулись прочь от ее дома. Я чувствовал себя неловко, все еще переживая недавний разговор с ее отцом. Поучалось, что я, получив однозначный запрет на прогулку, немедленно же его нарушил.

– Я слышала, что сказал вам мой отец, – сказала она. Вуаль чуть приглушала звук ее мелодичного голоса. – Он прав, дорогой Портос. Нам не следует вместе появляться на людях. Потому я и решилась на эту прогулку – короткую прогулку, – что она окажется единственной. Не расстраивайтесь, в конце концов, мы будем по-прежнему видеться у нас дома, за субботним столом.

Дойдя до угла, мы остановились.

– Рашель, – сказал я негромко, – я люблю вас.

Это было неожиданно для меня самого. От собственных слов у меня захватило дух так же, как в детстве, когда я прыгал с крутого берега в зеленую волну Вера.

Рашель убрала руку и подняла вуаль. На ее лице я не увидел радости, а в глазах блеснули слезы.

– Я тоже люблю вас, Портос, – прошептала она еле слышно. – Но у нас нет будущего. Даже такая малость, как вечерняя прогулка, для нас невозможна. Мы должны смириться. В конце концов, многие лишены и той радости, которой одарил Господь нас. Оставайтесь же для меня милым братом, а я для вас буду верной и любящей сестрой. Кто знает, – добавила она с робкой надеждой, – может быть, все изменится...

Девушка коснулась моего запястья и тут же отдернула руку, словно испугавшись этого движения. Быстро поднявшись по ступеням крыльца, она скрылась в доме. Я же остался стоять посреди улицы, пытаясь заставить сердце биться ровно.

Мне это удалось не сразу. К естественному чувству разочарования примешивался еще и стыд. Конечно, слова Рашели о том, что у наших отношений нет будущего, были справедливы. Но не только и не столько по причине, которую назвал ростовщик и подразумевала его дочь. Причина таилась во мне самом, вернее, в той жизни, к которой, до недавнего времени, стремился я. И продолжал стремиться, несмотря на появлявшиеся сомнения.