Муравьиный лабиринт

– Забавно! Я даже на камеру это потихоньку снял. Профессор набирает шприц, а академик стоит с ваткой, – сказал Гамов.

– Ну у меня-то не воспаление легких, а бронхит! Я и так оклемаюсь.

Рина важно чихнула, закуталась в одеяло (свитер привычно зарылся куда-то, а искать его было лень) и пошла на кухню. Простуженная Мамася сидела за правкой и сморкалась в наволочку.

– У меня все плохо! – сказала она.

– Если у человека все очень плохо, значит, ему пора ложиться спать, – сказала Рина. – Или, может, тебе подлечиться?

– Лечиться-то все любят. Идешь на кладбище: «Ну что, ребята, кто сколько таблеточек съел?» И сразу лес рук! – кисло отозвалась Мамася.

Рина засмеялась. Разговаривать с Мамасей было приятно. Захотелось спросить что-нибудь провоцирующее, чтобы получить такой же ответ.

– Скажи, я красавица или нет? – поинтересовалась она.

– С твоими-то веснушками? Иногда ты говоришь неглупые вещи, но потом начинаешь важничать, что сказала нечто умное, и сразу необратимо глупеешь.

– Я тебя сейчас укушу! – предупредила Рина.

– Чего-о?

– Ну забодаю!

И полезла бодать Мамасю. Бодалась честно, но Мамася спаслась, открыв кран и брызнув на нее водой.

У батареи сидела Эля и рассматривала книжку с картинками. На лице у нее было искреннее удивление, что вот в книге живут человечки и куда-то бегут, чего-то делают. Изредка она недоверчиво ковыряла человечков ногтем.

Рина подняла с полу шапку.

– Вот смотри! – сказала назидательно. – На ней нарисован одинокий динозавр. Почему одинокий? Потому что он съел все остальные рисунки! А ночью сожрет тебя!

– Не запугивай мне ребенка! Она потом эту шапку вовек не наденет! – сказала Мамася и, оторвавшись от рукописи, повела Элю спать.

Воспользовавшись отсутствием Мамаси, Рина быстренько узурпировала ее стул под лампой и включила ноутбук. От Гамова было два письма. Одно строк в триста, другое, маленькое, в сто пятьдесят. На одно только описание ее глаз Гамов потратил – Рина специально посчитала – 296 знаков с пробелами. Еще сто знаков (без пробелов) на волосы и 22 знака на колени.

Рина, разумеется, сразу отыскала в компьютере калькулятор и разделила 296 на 22.

– Надо же! Значит, глаза для него в 13,4 раза важнее! Приятно это осознавать. Хотя – стоп! – получается, колени у меня в 13,4 раза хуже, что ли?

От Сашки было шесть сообщений. Самое длинное в четыре строки. Последние два вообще повторяли друг друга. Видимо, просто копировал и вставлял.

«Я тебя прикончу. Когда ты вернешься?»

Рина хмыкнула. Чем Сашка ей нравился, так это искренностью. Он всегда выкладывал всю мысль целиком, включая ту скрытую часть, которую обычный человек предпочитает не проговаривать. Например, легко мог подойти и ляпнуть: «Я пришел к тебе напроситься в гости!» или «Я пришел притворяться обиженным, потому что хочу получить чуть больше внимания».

Наскоро ответив, Рина открыла файл со своими хаотическими записями и напечатала:

«Донья Ринья дель Пегги распахнула окно и свистнула. Со стороны парка к ней скользнула темная тень. Залитое луной седло походило на запятую. Это был Гавр».

Написав слово «Гавр», Рина сгоряча бросилась печатать дальше, но неосторожно перечитала и, споткнувшись об это имя, остановилась. Она скучала без гиелы. Пыталась выбросить Гавра из головы, да как тут выбросишь, когда все, точно сговорившись, еще в ШНыре таскали ей куриные кости, колбасные шкурки и вымоченный в подливе хлеб? Даже Кузепыч принес копченого леща. Ночью голодная Рина попыталась его съесть, но обнаружила, что лещ не то чтобы совсем протух, но сильно об этом задумался. Зато это объяснило щедрость Кузепыча.

Страдая от тоски, подгоняемая запахом недоеденных супов, киснущих в баночках по углам комнаты, Рина порывалась звонить Долбушину (это было еще в ШНыре), но поняла, что не знает его телефона. Воображение рисовало всякие ужасы. Гавр, бедный, голодный, умирающий, конечно, томится в клетке, а Долбушин, прохаживаясь рядом, колотит его зонтом.

Потом беспокойство на время утихло – когда сильно болеешь, не до него, – а сейчас разгорелось с новой силой. А еще Рина внезапно поняла, что телефон Долбушина наверняка есть у Мамаси. Она метнулась в соседнюю комнату, и та, не успевшая еще уложить Элю, запустила в нее своим мобильником.

– Кого смотреть? Долбушина?

– Нет, «Альпапаха», – отозвалась Мамася.

– Кого?

– Альпапаха! Альберт – папахен… Да лежи ты, только что же засыпала! – шикнула Мамася на Элю.

– А почему «папахен»? – спросила Рина осторожно.

– Да не знаю я. Злилась, наверное, а тут он носится! Все, сгинь! Ты мне дашь с ребенком разобраться?

Рина послушно сгинула, а уже через минуту, усевшись на подоконник в кухне, позвонила Альпапаху. Хотя была ночь, он снял после второго гудка.

– Где мой…? А, ну да, по телефону же нельзя! – спохватилась Рина. – Все, жди! Я приеду!