Кузепыч прожигал его мрачным взглядом и удалялся. Слышно было, как он бормочет на лестнице, обещая поквитаться при уборке пегасни. Макс глупо ржал, а Афанасий грустно размышлял о том, что болтуны всегда виноваты. Даже при том, что свистнул стул Макс, а в буржуйке его спалил Ул.
Бывало, что Ула, отлежавшегося после нырка, тянуло на приключения. Он шатался по чердаку и творчески хмурился – по складкам лба мучительно гуляло воображение. Наконец его осеняло.
– Кто помнит? У нас какой огнетушитель на втором этаже висит: порошковый, углекислотный или химический? – внезапно спрашивал он.
– Кы… кажется, у… углекислотный, – подумав, отзывался Макс.
– Это хорошо. Значит, им можно заправлять газировку.
– Что?
– Ну минералку там всякую, – уточнял Ул и больше к этой теме не возвращался, но уже несколько дней спустя Кузепыч обнаруживал, что огнетушитель (инв. № 9736), хотя и висит аккуратно на прежнем месте, стал отчего-то намного легче и явно не содержит больше ничего огнетушащего.
Уже по истории со стулом видно, что главной бедой чердака был холод. Не дождь, струйками протекавший сквозь многократно простреленную крышу (это было даже удобно, потому что не приходилось бегать к раковине за водой для чайника), а именно холод. Любое тепло выдувалось в считаные минуты. Батареи не выручали. При поломках котла вода в них замерзала и батарею распирало.
То и дело случалось, что холодными вечерами продрогшие старшие шныры рыскали по корпусу и искали топливо. Наученные горьким опытом младшие и средние торопливо прятали все, что могло угодить в буржуйку. Выйти на улицу за углем, целая гора которого была навалена у котельной, старшим, разумеется, чаще всего бывало лень, особенно после того, как Родион перекочевал на жительство в Москву и отдал себя на растерзание Парковым улицам.
Поздним вечером второй недели марта Ул стоял у чердачного окна и рассматривал тетрадь, которая свешивалась с потолка на веревке. Это был общий дневник для дурацких записей. Изначально его начал Афанасий, но потом подключились и остальные. Записи были примерно такими:
«
Пока Ул перелистывал тетрадь, часто с грустью натыкаясь на имя «Родион», Афанасий лежал в гамаке, одетый в два свитера и баранью жилетку, и, отталкиваясь ногой от стены, чтобы заставить гамак раскачиваться, уговаривал Макса позволить ему посмотреть его новый шнеппер.
– Не д-д-дам. Сы-сы-сломаешь! – упрямился Макс.
– Ты же не сломал!
– А ты сы… сы…
Афанасий повернулся к Улу.
– Скажи ему!
Ул лизнул ноготь большого пальца.
– Я бы сказал. Но ты – чудо! былиин! – и правда, сломаешь!
Афанасий подумал и решил обидеться. Он, конечно, не считал свои руки золотыми, но порой ему казалось, что они хотя бы серебряные.
– Ах так! – капризно сказал он, ощипывая с жилетки шерсть. – Ну берегитесь! За то, что вы не дали мне посмотреть шнеппер, я замучаю вас болтовней!