Женское сознание непредсказуемо. Только что Рина волновалась, а теперь приревновала.
– «От-ты дусе» отдали? Ему-то зачем?
– Большинство шныров не способно заботиться ни о ком, мельче лошади. Витяра – исключение. Он ворочает их ватной палочкой, спасает от плесени и даже пытался раскопать под снегом живых муравьев в надежде, что они лучше знают, как заботиться о яйцах.
– О своих яйцах, а не о чужих! Они их сожрут!
– Чтобы сожрать яйца с
– Ствол? Он же глубоко лежал!
– Потому и сохранился. Ведь Гавр не за первой грядой его нашел?
– Нет. Ближе к
– Так я и думала! Ну хватит на сегодня! Главное условие успешного общения – его кратковременность!
Кавалерия решительно поднялась и стала сворачивать сползший на пол плед. Свернула и положила на тумбочку. Рину поразило, что, сворачивая его, Кавалерия исключительно точно угадала размеры тумбочки.
Директриса тоже это заметила и довольно сверкнула очками.
– Опыт, милая моя! Опыт! Хотя я, например, заметила, что, когда человек утверждает, что любит порядок, в комнате у него всегда все раскидано, а на встречи опаздывает минуты на две, не меньше.
– И чем мне теперь укрываться? – спросила Рина, грустно разглядывая плед.
– Своим собственным одеялом!
– Но оно в комнате, а я здесь!
– Исключительно верное наблюдение! Собирайся и марш отсюда! На завтрак уже опоздала, но, уверена, Суповна найдет что-нибудь съедобное, после того как пять раз скажет, что у нее ничего не готово.
Не веря своим ушам, Рина сорвалась с места, но от слабости ее шатнуло и она невольно вновь села на кровать.
– Я думала, вы запретите!
– Я бы запретила. Но посмотри на себя!
Рина попыталась это осуществить, но зеркало в медпункте отсутствовало, и она смогла увидеть только коленки.
– Посмотрела? И что увидела?
Рина что-то промычала.
– Ты будешь ползком сбегать из медпункта, а в свободное время грызть от скуки ножки кровати. Это еще никого не вылечило… Все, брысь! И не вздумай в ближайшие дни приходить в пегасню! Я и так по кашлю всегда буду знать, в какой ты части коридора.
Кавалерия мимолетно положила ей на плечо руку, слегка сдавила и сразу вышла. И по этому прикосновению Рина запоздало разобралась, какой у Кавалерии был взгляд в те первые минуты. Не строгий, а бесконечно обеспокоенный. Такой бывает у человека, когда он видит, что тот, кто ему дорог, спрыгнул с крыши. Ловить уже поздно, кричать бесполезно, и теперь все зависит от того, успеет ли он уцепиться зонтиком за электрический провод или нет.
Глава 11
Свадебный подарок Дионисия Белдо
Встречал ли кто-нибудь честного человека, у которого голубые глаза?
Все, что ни случалось с нами плохого, происходило из-за германцев!
Перемирие никто не нарушал, а вечный мир всегда нарушался.
И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам?
Если в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое.
Чердак старших шныров, громадный, тянущийся над всем корпусом, был самым вседозволенным местом на земле. Там, куда вела грохочущая железная лестница, можно было все. Не ложиться до рассвета. Громко слушать музыку. Метать ножи. Разрисовывать черным маркером зубы лошадиного скелета и ему же ставить золотые коронки из фантиков. Палить из шнеппера по пробкам. От кроватей старшие шныры давно отказались и спали в гамаках, которые легко убирались, когда требовалось превратить чердак в качалку или спортивный зал.
Чтобы не терзать душу, Кузепыч сюда не поднимался, разве что пожаловаться, что пропал стул с инвентарным номером 9101.
– Да нет тут никакого стула, – дружелюбно говорил Ул, ненавязчиво закрывая широкой спиной печку-буржуйку, труба которой уходила в слуховое окно.
Кузепыч подозрительно озирался, пасмурно косился на куртку Макса, висевшую на вилке, которую кто-то с дикой силой всандалил в стену, и поневоле убеждался, что инвентарного номера 9101 на чердаке действительно не имеется. Он скреб шею короткими пальцами и боком, как краб, тащился к лестнице.
– Если найдем – сразу скажем! Не сомневайтесь! Как он хоть выглядел? Сломанный такой, с треснутой спинкой? – легкомысленно кричал ему вслед Афанасий.
Кузепыч останавливался и, сопя, начинал поворачиваться. Ул страшно округлял глаза.
– Нет, никогда не видел, – спохватывался Афанасий.