Муравьиный лабиринт

Рина закричала. Решив, что они уже залипли, а разогнавшийся Гавр только затягивает ее глубже в трясину, она едва не спрыгнула с седла, но мысль, что никогда больше не увидит Гавра, ее остановила. Прошло несколько томительных секунд, а Рина все еще не ощущала болота. Наконец она убедилась, что они не падают, не залипли, а летят!

Гавр продолжал работать крыльями. Узкая черная щель расширилась до размеров тоннеля. Рина ощутила нечто вроде встречного ветра. Воздух оставался по-прежнему вонючим, даже более, чем прежде, однако не был уже таким дряблым. Самым большим неудобством стала темнота. Теперь голубовато светилось лишь само болото.

Пег бы тут не пролетел. Ширина прохода лишь немного превосходила раскинутые крылья гиелы. Ошибешься, заденешь край – и все, конец. Еще опаснее были постоянные извилистые повороты, в которые Гавр вписывался с ловкостью летучей мыши. Рина изо всех сил старалась ему не мешать. Понимая, что мозг гиелы просчитывает размеры тоннеля без учета того, что на спине у нее кто-то сидит, она обхватила шею Гавра и прижалась к ней щекой. И впервые при этом не ощутила вони, потому что вонь присутствовала тут повсюду.

Первой мыслью было, что тоннель кем-то построен, но вскоре она осознала, что это не так. Проход, по которому они неслись, выглядел, скорее, как каскад пещер, за века промытых в твердой породе. Он то расширялся, то раздваивался, то впереди вырастали уступы, которые Гавр огибал, вертикально разбросав крылья.

«Ага! Есть парадная лестница. А есть грязный коридорчик черного хода, по которому носят ведра с помоями… Ураган проделал в болоте дыру. Ветер дует здесь всегда в одну сторону. Должен же воздух как-то возвращаться обратно?» – сообразила Рина.

За неровными стенками лежала сердцевина прокисшего мира эльбов, которую Рина, быть может, первой из шныров видела не со стороны тоннеля. Видела скошенным набок и мелькающим, потому что щекой она прижималась к скользкой шее гиелы и ухо Гавра частично перекрывало обзор.

В голубоватом слабом мерцании она различала шевелящиеся контуры фигур, для которых появление гиелы и ее всадницы стало полной неожиданностью. Эльбы начинали медлительно разворачиваться, пробиваясь к стенкам, однако Гавр обычно успевал пронестись и паутина их почти не задевала.

Впереди что-то забрезжило. Исчезло, скрытое неровностями тоннеля, затем снова вспыхнуло и больше уже не исчезало. Не мертвенно-голубоватое, а яркое, свежее, живое. Глаз жадно потянулся к этой точке света. Поначалу она была совсем слабой, едва различимой. Постепенно стала ярче, и, наконец, ничего уже больше не существовало, кроме нее одной.

Гавра этот свет почему-то смутил. Он стал притормаживать, подсвистывать, попытался повернуть назад. Рина смогла переупрямить его, и он, хотя и неохотно, подчинился. Если прежде Гавр тащил Рину, то теперь вновь, как в момент нырка, роли сменились: она кричала на него, тащила, понукала, уговаривала, стыдила.

ДВУШКА! Радость Рины была такой сильной, что она не сразу даже сообразила, что летит на гиеле. Когда же сообразила, упругая сила толкнула ее в грудь. Она прошла сквозь невидимую преграду, протащив с собой Гавра. Завеса расступилась, и Рина увидела предрассветное сияние нового мира. Свет здесь едва брезжил. Внизу петляла река. Редкие сосны, точно расчесанные гребенкой, смотрели в одну сторону.

Восторг охватил ее. Удушливая вонь исчезла. На шее и боках Гавра на глазах съеживалась, повисала нитками и испарялась слизь болота. Рине здесь было хорошо. Она наконец смогла дышать полной грудью, распрямилась в седле, провела рукой по лицу, по волосам, засмеялась, сама не зная чему, и внезапно ощутила, что там, в болоте, жутко боялась. Испытывала сдавленный, безнадежный, серый ужас, который бывает иногда во сне, когда тебя живого заваливает землей.

Гавр, только что лихо петлявший в лабиринте, теперь вел себя странно. Здесь, где воздух вновь был прочен и надежен под крылом, он почему-то начал быстро выбиваться из сил. Крылья двигались вяло, он скулил и не соглашался лететь туда, куда смотрели вершины всех накрененных сосен. Рине приходилось обманывать его, посылая то вправо, то влево, точно парусную шхуну, идущую против ветра.

Понемногу светлело. Если прежде сосны лежали внизу темной массой, которая лишь по вершинам была освещена, то теперь отчетливо различались отдельные деревья. Гавр больше не поддавался хитростям. Слизь с его боков давно испарилась, и они вновь заблестели. Но только теперь от пота.

Высмотрев в лесу проплешину, похожую на блестящую лысину восточного продавца арбузов, Рина потянула морду Гавра вниз. Тот неохотно взглянул, явно собираясь не слушаться и дальше, но внезапно заинтересовался и, проявив быструю понятливость, как делал всегда, когда ему было выгодно, стал снижаться.

Посадка получилась запоминающейся. Когда он почти коснулся лапами луга, Рина запоздало поняла, почему проплешина блестела. Это была затопленная речкой низменность, а то, что сверху казалось травой, оказалось ряской.