Мудрые детки

Каталка паркуется у нас в нижнем этаже уже почти тридцать лет, мы к ней крепко привязались. Раньше Нора брала ее с собой на рынок — подышать свежим воздухом и все такое, пока она чуть не влипла в историю; представляете, говорит зеленщику: “Не найдется ли у вас, любезнейший, чего-нибудь типа большого огурца?” После этого приходится держать ее дома, для ее же блага.

Иногда она заводится и нудит, нудит, нудит до чертиков, жалуется, что Мельхиор украл ее лучшие годы, а потом сбежал к голливудской шлюхе — его невесте номер два — и что “блестящие барышни Хазард” обчистили ее до нитки, а она свалилась с лестницы и никогда больше не сможет встать на ноги, и ноет, и ноет в том же духе — просто руки зачешутся набросить на нее платок и заткнуть рот, как попугаю. Но ничего худого она не желает, да и мы ей обязаны кое-чем по старой памяти.

Я тоже потянулась к чайнику, но поздно — вылилось только полчашки разбухшей заварки; пришлось идти на кухню и снова — в который раз — кипятить воду. Так мы и сидим в столовой, в пододвинутых к электрообогревателю “Редиколь” кожаных креслах в одном исподнем. Порой целый день так просиживаем, пьем чай и перемываем кости. Каталка раскладывает пасьянсы, вышивает. Кошки гуляют сами по себе.

В шесть переходим на джин.

Иногда после ужина, подключив Каталку к телевизору — она обожает рекламу, дожидается роликов с участием Мельхиора и осыпает экран упреками, — мы нацепляем остатки былой роскоши вроде подаренных нам Ховардом Хьюзом^{11} одинаковых пальто из чернобурки и курсируем в местный паб, где иногда, по просьбам присутствующих, — а иногда и без таковых — исполняем что-нибудь из наших старых, столетней давности, знаменитых шлягеров.

— Еще что-нибудь пришло?

Нора швырнула мне всю пачку. Очередной счет за электричество, очередная повестка от добровольной районной охраны, очередная соседская жалоба на кошек; какой-то паренек из Нью-Джерси желает взять у нас интервью для своей докторской по истории кино, опять этот проклятый “Сон в летнюю ночь”. В нашем возрасте кажется, что все уже случалось раньше. Вот только наша крестница, малышка Тифф, любимица, голубушка наша ненаглядная, слишком поглощена своим очередным Серьезным Увлечением, и у нее не нашлось времени черкнуть нам юбилейные поздравления. Молодость, молодость.

Дверной звонок взвизгнул так, что я подпрыгнула. Уж не газовщик ли? Вряд ли, после того случая, когда Нора выскочила из ванны, думая, что принесли телеграмму, и открыла ему в чем мать родила — если не считать накрашенных ногтей, — он никогда не жмет на звонок изо всей мочи, а ограничивается коротеньким осторожным дребезжаньем. Нет, кто-то долго, истерично давит на кнопку. Вот, опять. И опять. Мы вскинулись, замерли. В дверь забарабанили кулаками, раздался крик: “Тетушки!”

Младший сын нашего отца, молодой Тристрам Хазард. Почему он зовет нас тетушками, хотя мы на самом деле его сводные сестры, даже если и не от законного брака? Узнаете в свое время. Может, он пришел поздравить нас с днем рожденья? Чего ж он тогда так разошелся? От его воплей просто трясло, пока я возилась с замком, задвижками, цепочками — у нас тут настоящий Форт-Нокс^{12}, — нынче надо быть осторожней. В прошлом году, когда из брикстонской каталажки сбежала целая команда, они сигали через наш палисадник, как плясуны из кордебалета.

Стоило мне справиться с дверью, как молодой Тристрам, словно подкошенный, свалился мне на руки. Небритый, с безумным взглядом, рыжие волосы выбились из дурацкого маленького хвостика и развеваются на ветру, вечно несущем нам в дверь всякий мусор. Похоже, он совсем свихнулся и к тому же порядком раздобрел с тех пор, как я видела его последний раз. Задыхаясь, он повис на мне.

— Тиффани... (пфф, пфф)... Тиффани здесь?

— Тристрам, очнись, ты мне уже весь халат измусолил, — резко сказала я.

— Вы что, не смотрели вчерашнюю программу?

— В гробу я видела твою идиотскую программу.

Но Каталка смотрит ее время от времени, хихикает, насколько ей позволяет благородное воспитание, и, несмотря на собственное надвигающееся слабоумие, радуется тому, как низко пал дом Хазардов в своем последнем поколении — или, как она остроумно выражается, хихикая еще сильнее, в этом “последнем вырождении дома Хазардов”. Почтя своим долгом не пропустить телевизионный дебют нашей Тиффи, мы тоже как-то посмотрели минут пять.

Тиффани — “хозяйка” шоу, что бы это ни значило. Она то и дело расплывается в улыбке, выставляя при этом сиськи напоказ. Обидно, постарайся она — могла бы быть неплохой танцовщицей. Уверяю вас, первых пяти минут нам хватило, чтобы, ворча, вернуться к выпивке. Особенность этой программы в том, что она идет “вживую”.

— Иди она “взагробовую”, зрителей бы еще прибавилось, — сострила Нора.

— Единственный дохлый ведущий ТВ — вот была бы штучка.

Тристрам вытер тыльной стороной ладони глаза, и тут я заметила, что он плачет:

— Тиффани пропала, — сказал он.

Можете поверить, мою улыбку как ветром сдуло. Нора прокричала из кухни: — Что гложет тебя, Лохинвар^{13}?