Мудрость толпы

Над родственниками осужденных слышались стоны и рыдания, они посылали воздушные поцелуи и заливались слезами, вверх тянулся лес рук. Жены и мужья, родители и дети… Осужденные пытались оставаться сильными… Повседневный, наскучивший шаблон.

Броуд повернулся к ним спиной. Поплелся по обледенелым камням по направлению к Народному Суду. Сарлби насвистывал какую-то мелодию. Все лица, которые они миновали, были задраны кверху, свет факелов плясал на их выжидающих улыбках, закат сверкал в их восторженных глазах: они ждали, когда с башни начнут падать крошечные точки. О, это радостное чувство – знать наверняка, что сегодня ты еще будешь жив!

Он сделал еще один глоток. Проще делать свое дело, когда ты пьяный. Поэтому он продолжал пить. Это помогает – привычные действия. В Стирии не было никакой разницы, кто прав, кто виноват, и здесь тоже не было. В конце концов, не было никого виноватее, чем он, верно? Однако его не спихивали с башни; он сам спихивал других.

Важны были только слова Судьи. Это все, что заботило людей на скамьях и людей наверху, на галереях. «Виновен», «виновен», «виновен». Как Броуд мог что-то возразить? Он не был кем-то особенным. После Великой Перемены быть особенным вообще не рекомендовалось.

Он говорил себе, что не хочет этого делать. Потому что боялся, трус. Потому что это было лучше, чем признаться себе, что на самом деле хочет, – потому что внутри него яма, полная ярости, которую невозможно заполнить. Уж лучше он будет говорить себе, что ненавидит Судью, чем признает, что он в точности такой же, как она.

Броуд поглядел на замусоренные ступени здания Народного Суда.

– Пойду отчитаюсь перед Судьей, – буркнул он.

– О да, еще бы, такой случай нельзя упустить!

Искра ухмылялся, глядя на него. Этот человек любил его подначивать. Может быть, из-за того, что Броуд устроил ему взбучку тогда в Вальбеке. Некоторые люди никогда не выучивают уроки.

– В смысле? – спросил он.

– В смысле, у нее на тебя прям чешется, а когда Судья чего хочет, она обычно получает.

– Оставь эти глупости, – проворчал Сарлби. – Броуд семейный человек.

– Так это и отлично! – Ухмылка Искры расширилась еще больше, и он непристойно задвигал бедрами, на случай, если кто-нибудь еще не уловил соль шутки. – Одна семья в Инглии, а здесь тем временем можно завести вторую…

Броуд ухватил Искру за воротник и всадил кулак ему в лицо. Потом втащил его на пьедестал какой-то отсутствующей статуи, уложил так, что шея торчала за край каменного блока, уперся основанием ладони в край челюсти и надавил. Искра беспомощно хватал Броуда за запястья, скреб ногтями по его измазанному красным нагруднику, то ли сипя, то ли скуля. Его глаза выпучивались все больше по мере того, как череп загибался все дальше и дальше за угол.

– Надо бы оторвать тебе твою гребаную голову, – сказал Броуд. Это не была какая-нибудь дикая, шипящая угроза; просто бытовое наблюдение. Сделанное почти скучающим тоном.

– Брось его, Бык, – сказал Сарлби. – Да, он гребаный идиот, но если это считать преступлением, то нас всех стоило бы спихнуть с башни, а?

Броуд отпустил, и Искра сполз с пьедестала и рухнул на колени, хватаясь за шею и выдувая из носа кровавые пузыри.

– Нас всех и следует спихнуть с башни, – сказал Броуд и зашагал вверх по ступеням.

Он говорил себе, что на мгновение потерял контроль. Что сумел остановиться прежде, чем сделает то, о чем потом пожалеет. Это было лучше, чем признаться, что на самом деле он наслаждался каждым моментом. И вовсе не пожалел бы, если бы действительно сломал Искре шею.

…Суд закончился, галереи опустели, последние несколько представителей пробирались через фойе. Мраморные стены были перемазаны подтекающими воззваниями; красная краска в свете свечей казалась черной. Броуд растолкал людей, свирепо щерясь. Он был в воинственном настроении. Как всегда.

В вестибюле стоял на страже Баннерман, с ухмылочкой на лице и перемазанными красной краской рукавами. Еще недавно он избивал рабочих на службе у Савин дан Брок. Теперь он стал сжигателем и избивал аристократов на службе у Судьи. Получая не меньшее удовольствие от своего дела. Вполне естественно, что тот, кто калечит людей для одного хозяина, не побрезгует делать то же самое для другого. Обычная работа. Горшечнику не нужны идеалы, чтобы обжигать горшки, верно? Почему же бандит должен придерживаться каких-то более высоких соображений?

Броуд подумал, не двинуть ли ему в рожу. Впрочем, он теперь думал примерно то же самое о каждом встреченном человеке. Они ничего не сказали друг другу, даже не кивнули. О чем им было говорить?

– Ублюдок, – проворчал Броуд себе под нос.