Мудрость сердца

Для него, как постулирует Бальзак, Воля и Мысль были живыми силами. «Можно будет найти элементы мысли и воли, – говорит Луи Ламбер, – но всегда обнаружится некое „х“, которого нельзя объяснить, то самое „х“, о которое я сам когда-то споткнулся. Это „х“ – Слово… От твоей постели до границ мира всего два шага: воля – вера!.. Факты ничего не значат, они не существуют, после нас остаются только идеи». Он разъясняет, что Иисус обладал даром ясновидения. «Иисус был ясновидящим, он видел в каждом явлении его корни и плоды, прошлое, его породившее, его действие в настоящем, его развитие в будущем».

Согласно Бальзаку, Ламбер обладал слишком здравым смыслом, чтобы витать в облаках. «Луи искал доказательств своим принципам в истории великих людей, жизнь которых, рассказанная нам биографами, дает ряд любопытных деталей насчет того, насколько действенной могла быть их мысль». Описание Луи, которое автор дает во время их расставания, в большой степени указывает на тип человека, готовящегося вести жизнь послушника. «Он ел очень мало, пил только воду; кроме того, то ли инстинктивно, то ли следуя своим вкусам, он был скуп на движения, требовавшие затраты сил; его жесты были сдержанны и просты, как у людей Востока или у дикарей, для которых серьезность – состояние естественное… Хотя Луи был религиозен по природе, он не признавал мелочной обрядности Римско-католической церкви; его идеи были особенно близки к идеям святой Терезы, Фенелона, многих Отцов Церкви и некоторых святых, которые в наше время были бы объявлены еретиками и безбожниками… Иисус Христос был для него самым прекрасным примером его системы. Et Verbum caro factum est[160] казались ему высокими словами, призванными выразить особенно наглядно традиционную формулу Воли, Слова, Действия. Христос не заметил своей смерти, божественными деяниями он довел свое внутреннее существо до такого совершенства, что его бестелесный облик мог появиться перед учениками, наконец, чудеса Евангелия, магнетические исцеления Христа и способность говорить на всех языках как бы подтверждали учение Луи Ламбера… Он находил самые яркие доказательства своей теории почти во всех историях о мучениках в первом веке церкви, который он назвал великой эрой мысли».

Есть еще один отрывок, который кажется мне заслуживающим внимания в этой связи. Обрисовав учение Луи Ламбера о законах Разума и Воли и их соответствиях, Бальзак говорит: «Ламбер отдал себе отчет во множестве явлений, которые до сих пор справедливо считались непонятными. Таким образом, колдуны, одержимые, люди двойного зрения и всякого рода демонические натуры, жертвы эпохи Средневековья оказывались предметом такого естественного объяснения, что зачастую сама простота его представлялась мне залогом истины. Удивительные способности, за которые ревнивая к чудесам Римско-католическая церковь карала костром, были, по мнению Луи, результатом некоторого родства между основополагающими началами материи и мысли, происходящими из одного источника».

Триумф энергии, воли и веры в человека, существование магии и свидетельства чудесного, отношение Бога к человеку посредством Желания, понятие иерархичности в каждой области жизни, а также вера в трансмутацию – все эти проявления духовных свойств человека Бальзак суммировал в истории своей собственной жизни, или, скорее, самых важных лет своей жизни, периода роста, когда происходило становление ужасных сил его творчества.

На улице Кассини, где он написал так много своих великих произведений, Бальзак, как передают, сказал Жорж Санд: «Литература!.. Но, моя дорогая госпожа, литературы не существует! Существует жизнь, отчасти состоящая из политики и искусства. А я только живой человек, вот и все… человек, живущий своей жизнью, ничего больше». После чего он продолжил губить свою жизнь, задушив ее оковами своего труда. Он хотел стать великим («Человек должен стать великим или не быть совсем» – это его слова), и он был великим, но умер неудачником. Наверное, лучшее оправдание неудаче Бальзака – в словах, сказанных где-то им самим. «Гений, – сказал он, – это тот, кто может неизменно переводить свои мысли в дела. Но по-настоящему выдающийся гений тот, кто не позволяет этой эволюции совершаться беспрерывно; ведь иначе он стал бы равным самому Господу».

В лучшем случае это неважное извинение. Бальзак, подобно Бетховену, как будто отдал максимум того, что может дать человек, но и этого не хватало – не хватало для Бальзака! Я не думаю сейчас о сорока книгах, которые, как говорят, он оставил незаконченными. Я имею в виду его жизнь, которую он оставил непрожитой, ви́дение, которое он не осуществил при жизни. Его жизнь, которая может служить символом Труда, воплощает собой тщетность жизни Запада с его сосредоточенностью на делах в противовес бытию; она воплощает стерильность даже самых возвышенных усилий, когда их отмечает, как принято у нас, разрыв между действием и верой.