Мучение любви. Келейные записи

Явно видишь иной раз, как приходит к душе прежний какой-нибудь ее «дружок» – грех, с которым она водила короткое знакомство в прошлом; приходит и зовет ее, кличет, просит открыть дверь «по старой дружбе», впустить на часок-другой, хоть на время вернуть подзабытую сладость безумной свободы. Это тот, изгнанный Христом дух, изголодавшийся, соскучившийся по бывшей своей распутной подруге, набродившийся по местам безводным и беспутным с такими же, как он, бездомными, с шайкой друзей-разбойников, говорит им: «Ну-ка, сходим к моей прежней хате, посвистим, может, чего и выкрутим веселенького, ха-ха-ха!». И идут. Бродят у ограды денно и нощно, стерегут душу, прохаживаются под окнами, посвистывают, побрасывают камушки в стекла, шепчут через приоткрытые ставни разные пошлости, свистят хрипло: «Не забыла, как ты..?», «А тогда-то вот было, помнишь?». И встает внезапно перед оком души ясно-ясно сладостная картина – одна, другая; бежит цепочка, как от искры пламя по сухой травинке,– светящаяся змейка, за ней еще; до поры затухают, но недалеко и до пожара. Душа бежит этих соблазнов, шарахается от окон. Но нечисть лезет и лезет отовсюду: за каждой дверью она, в каждом темном углу. Уже в любом шорохе все те же напоминания, подстрекания. Только-то и успевай открещиваться от нее. И душа, бедная глупышка, ленивая и расслабленная, несколько отупевшая от скуки, недолго так противится: вот уже и прислушивается, сначала позевывая и как бы от «нечего делать», потом оживает в ней что-то такое теплое, даже жаркое, такое родное-родное и такое сладкое – до дурноты. Одна молния проходит в сердце, другое жгучее прикосновение – и тает, тает оно, уже само ищет повторения этой теплой волны. Уже кажутся те свистуны не бесстыдными хулиганами, а забавными проказниками, вовсе не такими уж и страшными, даже симпатичными.

Как точен этот образ, столь часто употребляемый святыми отцами в отношении души: вот так, мол, блудница, имевшая прежде множество любовников, которая много пьянствовала, бесчинствовала, безобразничала, вдруг оказалась в милости у одного знатного, богатого, славнейшего и красивейшего человека, который пожелал исхитить ее из бездны падения, привлечь к иной, святой и благопорядочной жизни, воскресить ее попранную и уничиженную красоту. Он берет с блудницы обещание навсегда оставить прежнюю распутную жизнь, порвать все греховные связи, забыть свое нечестивое окружение, раскаяться в совершенном, перечеркнуть все это грязное прошлое, и на этом основании он готов взять ее в жены, сделать знатной, богатой, любимой всеми, и так, что никто даже не посмеет одно плохое слово шепнуть о том, что было прежде. И вот она живет в новом доме, трудится, обучается новым манерам и порядкам жизни, борется со своими старыми привычками и наклонностями. Но бывшие дружки ее не забывают, приходят под окна, когда нет в доме хозяина, зовут прежнюю свою подругу.

И вот если душа неревностно хранилась ото всего страстного, жила рассеянно, раздвоенно, только малой частичкой сердца чтила жениха, то как ей удержаться от сладостных позывов на прошлое? И вот она томится и млеет, шатается, как пьяная, колеблется меж двух тяготений… И если решительно не опомнится, не отвергнется этого гибельного двоедушия, то скоро, будто бы «сама того не желая», забудет запереть дверь, а затем как бы «помимо воли» окажется в руках соблазнителей и опять, как бы «не имея сил противиться», уже и отдастся греху, а затем, отчаявшись в исправлении, «махнув рукой» на свое спасение и избавление, без удержу, как умалишенная, будет пить и пить тошнотворную сладость, уже даже не ради удовольствия, а может, и с какой-то сатанинской злостью и ненавистью к добру, в противность всему здравому и благостному. Будет пить и пить этот грех до дурноты, до рвоты, боясь перестать, боясь мук раскаяния, боясь протрезветь и увидеть свое жуткое, обезображенное лицо. Нет, душа! Тебе надо вовремя опомниться, уже теперь же спохватиться, испугаться! Как только увидела в себе начало заигрывания с грехом, эти жесты, взгляды, помедливания, выдающие кокетничание с соблазном,– так поднимай тревогу, зови помощь: «Скорее, скорее: огонь в доме!».

Но как часто душа не то что заигрывает со смертью, а уже почти согласна пасть во все бездны зла, даже готова дать согласие на самый страшный грех, готова изобретать новые и новые падения, чуть ли не сама становится советчиком диаволу, уже стоит лицом к лицу с соблазнителем и улыбается ему; но вот еще срывается с уст едва слышное: «Не остави, Господи, не остави погибнуть мя до конца в безумии моем…». И даже от этих слов – маленьких, слабых, едва движущихся – исходит пламя, разлетаются искры и гонят смерть, не дают ей сделать последний прыжок к оцепеневшей жертве, схватить, унести в свое логово. Вот так бредет душа по самому краю бездны. И как еще не оборвалась, как еще не полетела в самую пропасть? «Не остави, Господи…».

Сквозь кровлю[109]