Мучение любви. Келейные записи

Несчастные! Кого, куда мы пытаемся тянуть своими собственными усилиями? Если бы кто-нибудь стал с напряжением тянуть вверх только что пробившийся из земли росток яблони, неужели бы этим ускорил его рост? Просто повредил бы корни. Что мы можем сделать для этого саженца? Только поливать (и то в меру), окапывать почву вокруг корня (и то осторожно), еще можем прикрыть в сильный мороз, изредка обрезать лишнюю, отягощающую ветвь,– все же остальное не от нас! Только Господь неведомыми для нас, сокровенными судьбами, какими-то таинственными процессами – там, в глубине,– живительными соками питает и направляет жизнь, ускоряет рост, дает повеление раскрываться почкам, распускаться листве, цвести, завязываться плодам, напояться ароматной сладостью, румяниться привлекательной краснотой. И все это непостижимо, чудесно, прекрасно! Что здесь от нас? Человек может создать лишь подобие цветка из бумаги, из пластмассы – без запаха, без дыхания, без жизни. Может нарисовать на холсте плоское подобие плодов, дерева или леса, этим выразить свое восхищение Божиим творением. Но он не может прибавить себе росту хотя на один локоть[65], даже очень «заботясь» об этом. Все ключи – у Бога.

Итак, устраниться, встать в стороне, заняться собой, умереть, пока не поздно, для всего, для всех, чтобы ожить тогда, когда будут оживать и воскресать жившие не для земли, полюбившие вечность, когда будут воскресать для вечной смерти не желавшие смерти здесь, любившие тленную жизнь. Если и придется, по воле Божией, заботиться о другом, то будем только «поливать», «рыхлить землю у корней», но почти не прикасаться к самим корням, стволу, ветвям. Если когда созреет плод и нас угостят (самим же не срывать: мы садовники не в своем саду), с благоговением примем, перекрестимся и поблагодарим Господа. Но не дай Бог хоть краешком тайной мысли приписать сладость плода горечи своего труда!

Хижина при дороге

Пристрастие к человеку! На самом деле трудно не человека оставить, не от него самого отказаться, не его отдать Богу, а трудно нам отречься от себя самих, себя вычеркнуть из жизни нравящегося нам человека – уйти, исчезнуть из его мира, умереть для него, уже не значить так много для него. Здесь, как тело имеет своим домом, своей областью бытия этот видимый, материальный мир, так душа ищет свою область бытия, которую она потеряла, ибо она духовна и средой обитания ее может быть только духовное. Жизнь ее могла бы получать все потребное только в общении с Богом; удаляясь от Него, душа голодает, нищенствует, наготует, бродит в мире сем вещественном, как чужестранец, всеми отвергаемый. И вот душа начинает прилепляться то к одной душе, то к другой. Здесь страшный самообман, тяжкая болезнь: душа пытается найти в другой душе какой-то свой мир, в котором она могла бы раскрыться, развернуть свои яркие способности, выявить потаенные богатства. Мы шли из этой далекой, холодной страны изгнания по каменистым дорогам чужбины в родную сторону – туда, где только мы и могли бы быть счастливы и жить вполне, найти приложение всех своих дарований и богатых возможностей; но вот по дороге встречаем маленький уютный садик и жаждем войти в него, замедляем в нем – и уже не хотим выходить опять на одинокую, пустынную тропу. Уже разнеживаемся и это крохотное временное утешение предпочитаем вечному блаженству. И вот, оставить этот маленький оазис в пустыне – теперь это как будто смерть! Это значит опять отречься души своей в мире сем, опять обречь себя на одинокое, бездомное скитальчество. А так жаждется уютной теплоты, маленького, земного «счастья»!