Мстислав, сын Мономаха

Туряк спешился и долго смотрел вслед всадникам, затем огляделся по сторонам, приметил какого-то старого нищего с тощей котомкой за плечами, окликнул его и, швырнув туго набитый пенязями мешочек, сказал:

– Проведай, что за молодица проезжала. Коли завтра к утру о ней разузнаешь, придёшь на двор боярина Туряка. Втрое боле дам.

Нищий низко поклонился, подобрал мешочек и с подобострастием промолвил:

– Сделаем, боярин.

Поутру, когда на боярском подворье уже вовсю кипела работа – скрипели возы, рослые челядинцы укладывали в лари рухлядь, конюхи запрягали коней, – старик-нищий появился у ворот и велел пустить его к Туряку.

– Ну, что выведал? – с волнением спросил вышедший в сени облачённый ещё по-домашнему, в белую долгую льняную рубаху, Туряк.

– Девица сия – Мария, дочь Иванко Чудинича, боярина князя Ольга. С гриднями своими в Хрещатой балке охотилась.

Туряк резко вскинул голову, задумчиво сощурил глаза, затем неожиданно злобно усмехнулся.

Глава 12

В Городище Мстислава встретил посадник Павел. Широкий стан его облегало тёмное шёлковое платно, голову покрывала островерхая боярская шапка, синий лёгкий коц[84] развевался за плечами. Со слезами в глазах Павел заключил питомца в объятия, похлопал его по плечу и вымолвил:

– Молодцом, Мстиславе! Тако и надобно с ним, со Святополком. А то вовсе обнаглел, кровушки нашей испить измыслил. Не вышло.

Мстислав раздумчиво покачал головой.

– Чую, вуй, не отступится Святополк от Новгорода. Не вышло б которы великой, как на Волыни.

– Не выйдет, коли станешь родителя свово да меня поболе слушать.

– Слушать?! – внезапно вспылил Мстислав. – Да не столь млад я, чтоб нянчили меня! Свою голову на плечах имею!

– Ой, гляди не возгордись, Мстиславе, – хмурясь, изрёк Павел. – Гордыня до добра не доведёт.

– Правду баишь, вуй. Гордыня непомерная князю не к лицу, – быстро успокоившись, согласился Мстислав. – Об ином мыслил. Отец – далече, тебе вот тоже в Ладогу отъезжать скоро. Потому и княжить мне придётся без советов ваших.

– Се так, Мстиславе, – кивнул Павел. – Одно токмо скажу тебе: с бояр очей не спускай. Не позволяй, чтоб власть они над тобою имели. Всё лепо тогда будет.

– Да, вуй, – помолчав, откликнулся Мстислав. – Боярам послабленья не дам.

Перетолковав с посадником, князь прошёл в горницу и принял там своих тиунов, которые только вчера прибыли в Городище, закончив собирать дань в княжеских сёлах по берегам Ильмень-озера. Мстислав подробно расспросил тиунов, какова нынче дань, много ли пушнины, мёда, воска взяли они и не выражали ли людины[85] недовольства.

После Мстиславу пришлось снова сесть на коня и, невзирая на непогоду, отправиться в Новгород, на Гаральдов причал. Там на гостевом подворье ждали его германские купцы.

В этой поездке сопровождали князя несколько гридней и Олекса. Дорога шла вдоль берега Волхова, по опушке густого хвойного леса. Мстислав мечтательно глядел вдаль и даже не заметил, как на дорогу из чащи выбрел тощий сгорбленный старик, опирающийся на деревянный посох. Несмотря на холод, странник был одет в одну белую льняную рубаху, которая спускалась почти до пят, мешая ходьбе, и была перетянута на поясе верёвкой. Ноги старца обуты были в лапти. Густые его седые волосы, как и длинную косматую бороду, разметал сильный порывистый ветер.

– Кто ты? – остановил коня Олекса. – Куда бредёшь, старче? Я, Олекса, гусляр княжой, тебя вопрошаю.

На гусляра уставились два светло-серых бесхитростных глаза.

– Зовусь Добросветом, а иду на Вишеру-рецу[86].

– Подозрителен ты вельми[87], старче. Благодари Господа, князь наш тебя не заприметил. Стал бы выпытывать, что на дороге делаешь. – Олекса поднял голову и, видя, что Мстислав и гридни уехали далеко вперёд, спрыгнул с седла наземь. – Откудова будешь?

– С Перыни.

– Перынь? – Олекса насупил брови. – Село, что ль, такое? Не слыхал такого места. Где оно?

– Видать, не из здешних ты, гусляр, – рассмеялся, приоткрыв беззубый рот, Добросвет. – В Новом городе, почитай, любой скажет: Перынь – капище. В незапамятные времена ставлено. Про восемь негаснущих костров слыхал?

– Ересь се, поганство, – отрезал Олекса. – Не хощу и знать.

– А зря. Вот ты певцом назвался, а обычаев народных не ведаешь, верно. Боян и Ходына, великие песнетворцы, и то ко мне в Перынь приходили. Сказывал я им про старых богов, они внимали, а после вещими перстами своими по струнам ударяли. Лились тогда чудные песни по сёлам и градам, слёзы из очей людских вышибали. Так-то вот.

– Ты не волхв[88] ли будешь? – искоса глядя на старца, спросил гусляр.

Лицо Добросвета озарилось такой доброй улыбкой, что Олекса невольно смягчился и перестал хмуриться.

– Нет, гусляр, – молвил Добросвет. – Какой я волхв. Уж и окрещён был, и грамоте разумею. Токмо русич я. Как жить мне без сказов, без песен народных? Вот, сказываю, по молодости и пел, как ты. Нынче стар стал, персты уж непослушны.

– Что ж, уговорил, приеду к тебе в Перынь. Скажи, где капище се?

– Вёрст пять от Нова города будет. На пути к Ильменю. На том брегу Волхова, – охотно отозвался старец.