Мракобес

Цитадель мракобесия, столь охотно раскрывшая ему свои объятия, не была ни мрачной, ни холодной – по крайней мере на первый взгляд. И Ремедий Гааз, с которым он столкнулся нос к носу, мало чем отличался от того, прежнего. Широкоскулое простое лицо, ясные глаза. В руке свечка, воск стекает на пальцы – подсвечника не то нет, не то не нашел.

Ремедий вовсе не был удивлен неожиданным появлением Бальтазара. И, кажется, не обрадовался встрече. Бальтазара это вдруг царапнуло. Все-таки не первый год знакомы…

Ремедий повернулся, пошел через сад. Фихтеле поплелся за ним. Они вошли в дом, где Ремедий сразу нырнул в узкую, как ущелье, лесенку и лихо побежал наверх, показывая дорогу. Бальтазар – следом. О нижнюю ступеньку споткнулся, едва не упал.

Ремедий привел его в большую комнату с низким потолком и узкими окнами, выходящими в сад. Бальтазару невольно подумалось о том, каким старым был этот монастырь. С него, собственно, и начался город Хербертинген.

На массивном обеденном столе Бальтазар увидел разобранную аркебузу, несколько промасленных лоскутов, шомпол. Очень большой ломоть хлеба с прилипшим к нему куском жареного мяса непринужденно соседствовал с оружием. Тут же стоял гигантский кубок, наполовину наполненный местным красным вином. И треснувший рожок для пороха, пустой.

– Садись, – сказал Ремедий своему гостю.

Водрузил новую свечку в канделябр, где стояли еще четыре, запалил их тоже. Поискал в полутьме, чем-то грохнул. Булькнула жидкость, как в алхимическом тигеле. Наконец перед Бальтазаром был поставлен второй кубок, с таким же красным вином.

Бальтазар отпил и по-дурацки сдавленно хихикнул.

Как вчера расстались!.. Как будто не лежит между ними Раменсбург и все, что там случилось.

– Черт побери, Ремедий… – начал Фихтеле и тут же прикусил язык. Ничего умнее не придумал, как поминать нечистого в присутствии инквизитора.

Ремедий сунул в рот остатки мяса, приложился к вину и, все еще жуя, потянулся к своей аркебузе.

– Не знал, что ты еще и механикус, – заметил Бальтазар еще более неуклюже.

Ремедий не ответил, возился с замком.

Чувствуя себя дураком, Фихтеле усерднее налег на вино.

– Зачем пришел? – спросил вдруг Ремедий.

Бальтазар поперхнулся.

– Так, повидаться, – выдавил он наконец.

– А раньше почему не приходил? Там, в Раменсбурге?

Глаз не поднимает от своей работы, спрашивает как бы между делом. Аккуратно, точно двигаются грубые руки Ремедия, крестьянина и солдата. Монашеская одежда на нем выглядит сущим недоразумением.

– Все не мог поверить, Ремедий, что это ты, – выпалил Бальтазар.

– Мог бы спросить, – спокойно сказал Ремедий.

Бальтазар промычал что-то невнятное.

Свечки трещали в тишине. Хорошенькая встреча двух бывших ландскнехтов, товарищей по оружию.

– Проклятье, Ремедий, я боюсь тебя, – сказал Фихтеле, подавленный.

Ремедий оперся подбородком о ладонь, уставился на него.

Если бы Бальтазар Фихтеле, когда молол языком у солдатского костра, почаще взглядывал в сторону Гааза, он узнал бы этот взгляд – простодушный и испытующий. Как всякий крестьянин, Ремедий не доверял никому. И, как всякий крестьянин, все равно попадался на удочку.

Но в те дни Фихтеле мало обращал внимания на Ремедия. Ему интересно было в компании Шалька, который и заразил бывшего хайдельбергского студента тем, что Эгберт называл «пороховой горячкой».

– Помнишь ту женщину, Рехильду Миллер? – неожиданно спросил Бальтазар.

Ремедий кивнул.

– Красивая, – сказал он просто.

Бальтазар покусал губы.

– Она, эта женщина… Хильда… была моей любовницей, – сказал Бальтазар. – Ну, недолго, но все же…

– Мы знали, – сказал Ремедий.

Бальтазар опешил.

– Почему тогда вы не арестовали меня?

– Не было смысла.

– Никогда не понимал нашего капеллана, – сказал Фихтеле и покачал головой.

Ремедий пожал плечами.

– А кто тебя просит понимать его?

– Я видел, как Рехильда изгоняет болезни, – сказал Бальтазар. – Вы за это убили ее?

– Дар такого целительства – дар власти над людьми, – сказал Ремедий Гааз, явно повторяя чьи-то слова. Сам бы никогда не додумался.

Бальтазар смотрел на своего бывшего товарища во все глаза. Задрав длинные одежды повыше колена, Ремедий поставил аркебузу на пол, между ног, и принялся шуровать шомполом.

– А власть над людьми – это гордыня, – заключил Ремедий. – Смертный грех.

Бальтазар дернул углом рта.

– У меня поручение к Иеронимусу, – сказал он.

– А, – отозвался Ремедий. – Понятно.

Бальтазар помялся еще немного, потом спросил:

– Ты можешь его позвать?

Ремедий молча встал, сгинул в недрах большого дома. И Бальтазар остался один в пустой темной трапезной. Свечи, аркебуза, вино в бокале. Он покачал головой.

Он не видел Иеронимуса полтора года – с тех пор как тот покинул Раменсбург, оставив после себя дурную память, страх и мертвую Рехильду Миллер. А не разговаривал с ним и того больше. Еще с тех времен, когда оба таскались со Сворой Пропащих под знаменами бесноватого Лотара.

Бальтазар Фихтеле так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как вошел Иеронимус. Вздрогнул, увидев перед собой того, о ком только что думал.