Так думал Нейтан Партридж, сидя на скамейке на дощатом тротуаре перед табачной лавкой напротив «Египетского отеля».
Наступил второй день его пребывания в Дед-крике. Был яркий полдень. Он низко надвинул шляпу и постарался слиться с толпой, как краска на стене, надеясь, что никто его не узнает.
Он действительно не хотел никого убивать. Его руки и так были настолько красными от крови, что никогда не станут полностью чистыми, но всегда оставалась надежда. Надежда на избавление и, черт возьми, может быть, даже на искупление. Никогда нельзя сказать наверняка.
Сейчас он думал только о том, как ему везло последние недели с тех пор, как он сбежал из тюрьмы в Юме. Казалось, сама судьба освещала каждый шаг на его пути. Каждая встреча, каждая проблема, каждый намек на неприятности, казалось, в конце концов, разрешались в его пользу. Да, это здорово, но как долго это может продолжаться? Когда вокруг него опустится тьма?
Ведь он прекрасно понимал, что никогда не был счастливчиком и баловнем судьбы. И когда все карты будут розданы, настанут плохие времена. Очень плохие. Когда придёт боль, она накроет его с головой.
Дед-крик бурлил, и казалось, что по-другому и быть не может. Фургоны, повозки и тележки двигались по плотно утрамбованным дорогам из песка и гравия. Мимо проезжали всадники на лошадях: богатые люди на гордых жеребцах, рабочие на усталых клячах, старатели, ведущие караваны тяжело нагруженных мулов. В город приходили и уходили люди всех мастей и экономических возможностей. Ни один из них не обратил ни малейшего внимания на худощавого, усатого, сурового на вид человека, сидевшего перед табачной лавкой. В этих краях отчаявшиеся люди с глазами темными, как обожженное дерево, не были редкостью.
Партридж наблюдал за ними, изучал их, все время думая:
Не важно.
Партридж смотрел сквозь людей, и вскоре остался лишь шум толпы — а может, это была вовсе не толпа, а жужжание надоедливого насекомого, которого стоит прихлопнуть.
В тюрьме Нейтан Партридж научился отгораживаться от происходящего. А по-другому там и нельзя, если хочешь сохранить рассудок. Это был один из тех тяжелых уроков, которые Партридж усвоил, как бродячий мальчишка, которого ежедневно бьют хлыстом. Неважно, катил он тележку или разбивал камни, тащил ли гравий для новой дороги или складывал глинобитные кирпичи один на другой — он был там только физически. А мысли всегда были заняты чем-то другим. И именно эта способность удерживала его от того, чтобы кричать по ночам или безумно броситься к воротам и получить несколько пуль в спину в качестве платы за сумасшествие.
В жизни есть вещи, о которых человек не хочет думать, и есть места, в которых он не хочет останавливаться.
Прямо сейчас Партридж смотрел сквозь снующую толпу на фасад дома напротив. Он был построен из красного кирпича и имел мансардные окна и балконы на верхних этажах.
Рядом со здание находился собственный каретный двор, хозяйственные постройки и подъездная аллея, которая обвивала его, как ленивая змея. Судя по экипажам, ожидавшим снаружи, это было, как сказал Гиббонс, любимое место людей, у которых денег куры не клюют. Резные побеленные ступени вели наверх к богато украшенной дубовой двери, которая идеально бы вписалась в экстерьер какого-то средневекового замка. На одной стороне двери сусальным золотом было написано «Египетский», а на другой — «Отель». Да, местечко ещё то.
После двух часов наблюдения и ожидания в глаза Парптриджа будто насыпали дроблёного стекла. Ему нужно было немного поспать, но он просто не мог бросить свою вахту.
Не сейчас.
У него была комната на другом конце города, но он не собирался туда идти. Не раньше, чем что-нибудь увидит. Поэтому он ждал и наблюдал, постепенно растекаясь по скамье, и довольно скоро задремал.
Ему снилась Анна-Мария.
Снилось, что он снова в Чимни-Флэтс. Он только что сбежал из тюрьмы, проехал через пустыню и добрался до фермы, которая, к его удивлению, все еще стояла на месте.