Можайский — 7: Завершение

— А вот зачем Сугробин это проделал… здесь всё тоже на редкость просто. Когда — благодаря выставленному нами оцеплению и устроенной засаде с приводом всех в участок — Сугробин и Кальберг поняли, что подобраться к Сушкину они не смогут, их осенила печальная, но умная мысль: уничтожить. Собственно, не столько самого Сушкина, сколько бумаги. Попади они разом — в таком количестве! — в наши руки, дело было бы швах. И поэтому как ни было грустно приговорить всю эту великолепную партию, но выбора у них не оставалось. Они исходили из вполне здраво вытекавшего из их заблуждений предположения, что бумаги всё же находятся в квартире либо спрятаны где-то в доме. А коли так, нужно было дом уничтожить и желательно — без остатка. В труху, если позволите это сравнение. Только полные руины могли послужить достаточной гарантией исчезновения столь страшной и губительной улики!

Можайский замолчал, откинувшись на спинку кресла. Владимир Львович тоже молчал — потрясенно. А Гесс о чем-то задумался.

— Да, — нарушил он тишину, — это похоже на правду. Но меня продолжает беспокоить обрывок фальшивой облигации у Молжанинова! Вспомним, что между Молжаниновым и Кальбергом развернулось настоящее противостояние… откуда тогда у Семена Яковлевича могла взяться кальберговская фальшивка? Нелепо думать, что он ее украл!

— Возможно, — с непонятным равнодушием предположил Можайский, — ее доставил Молжанинову агент: человек, одновременно входивший в организацию Кальберга и в то же самое время работавший на Молжанинова.

Гесс наморщил лоб, а затем причмокнул:

— Слишком много допущений… сложно всё это! И еще один момент…

— Да?

— За каким, извините, чертом Кальбергу и Молжанинову понадобилось вывозить людей в Италию?

— Вы опять?

— Конечно! Извините, Юрий Михайлович, но отделаться от мысли, что нас водят за нос, я всё-таки не могу!

Можайский встал из кресла и прошелся по номеру. Номер был невелик и поэтому хождения от двери к окну и обратно оказывались… какими-то сумбурными или, во всяком случае, производили впечатление именно сумбура.

— Италия, Италия… — бормотал Можайский, не глядя ни на Гесса, ни на Владимира Львовича.

Гесс, однако, и Владимир Львович напротив — внимательно следили за метавшимся князем и не менее внимательно вслушивались в его слова.

— Италия… почему Италия? Неужели мы и впрямь что-то упускаем из виду? И почему… театр? Что за прихоть такая?

Внезапно князь резко остановился:

— А ведь Кальберг — шпион! — громко сказал он.

— Да, мы это уже знаем.

— Не только диверсант, но и шпион! — настаивал Можайский.

Гесс и Владимир Львович переглянулись. Гесс повторил:

— Да, Юрий Михайлович, мы это знаем!

Можайский встал вплотную к кровати и, глядя на Гесса и Владимира Львовича сверху вниз, сказал уже в третий раз:

— Шпион, господа! Понимаете?

Владимир Львович аккуратно подвинулся на кровати: так, чтобы оказаться чуть дальше от Можайского.

— Что вы этим хотите сказать? — спросил он.

— А вот что! — по вечно мрачному лицу Можайского неуловимой тенью проскользнуло выражение торжества. По крайней мере — спроси их кто-нибудь об этом, — и Гесс, и Владимир Львович могли бы за это поручиться. — Вот что я хочу сказать: мы действительно упустили очень важный момент. И этот момент — наниматели Кальберга. Мы почему-то решили… ну, хорошо: подспудно думали, что это — англичане. Мы исходили из фактов биографии Кальберга: его участия — но не с той стороны — в сражении при Кушке, его польского национализма, а ведь Польша — ни для кого не секрет — волнуема рукой из-за Ла-Манша… Но так ли это? Действительно ли он — британский агент? Давайте представим, что нет.

— Но чей тогда?

— А вот подумаем… Италия! Почему всё в конце концов сошлось здесь? Почему — я вас спрашиваю, господа — мы с вами прямо сейчас сидим не в Петербурге, не в Лондоне… не в Берлине, наконец? Почему — в Венеции? Что здесь есть такого, что могло бы привлечь шпионов, работавших и в России? Ну-ка?

И снова Гесс и Владимир Львович переглянулись, причем во взгляде Гесса промелькнуло выражение того самого понимания, какое уже однажды появлялось в нем: совсем недавно, в то время, когда он сам размышлял, ожидая вестей от Можайского. Но и в этот раз понимание, на мгновение появившись, от Гесса ускользнуло.

— Юрий Михайлович! — попросил он. — Не томите!

Можайский кивнул:

— Хорошо.

— Вы что-то сообразили? — спросил Владимир Львович.