Можайский — 4: Чулицкий и другие (СИ)

Павел Александрович! Здравствуйте! Вы, вероятно, меня не помните, однако мы с Вами встречались у Семена Яковлевича. Я даже имел случай поинтересоваться Вашим мнением на предмет подлинности одного из автографов Михаила Юрьевича [64], волею судеб у меня оказавшегося. Полагаю, Вы получили этот автограф почтой…

Я прервался и вопросительно посмотрел на профессора:

«Получил», — подтвердил он.

… месяц назад, — продолжил я чтение, — от анонима. Теперь Вы понимаете, что этим анонимом был я, а движим я был понимаем того, что мелкий частный любитель вроде меня — не лучшее лицо для хранения, не говоря уже об изучении, такого рода документов.

Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, я нахожусь проездом в столице, следуя из своего имения за границу. Буквально пару часов назад я сошел с поезда и теперь, устроившись в гостинице, хотел бы повидаться с Вами, чтобы лично передать Вам еще один автограф поэта: он обнаружился в моей библиотеке.

Понимаю, что час уже неприемный, но выбора у меня, боюсь, и нет: уже завтра рано утром я выезжаю в Париж. Именно поэтому я взял на себя смелость явиться к Вам вслед за этим письмом, не дожидаясь подтверждения.

С искренним уважением, Некрасов И.Б.

Далее следовал размашистый росчерк, но он меня не заинтересовал.

— В каком часу Илья Борисович пришел и где он сейчас? — строго спросил я.

«Он так и не появился», — ответил профессор.

— Не появился?

«Нет», — подтвердил профессор. — «Я ждал его до полуночи. Признаюсь, сгорая от любопытства. Видите ли, и первый автограф был подлинным и чрезвычайно интересным, и второй обещал оказаться таким же. Но…»

— Но?

«Увы! — вздохнул профессор и сокрушенно покачал головой. — Время шло, а Илья Борисович всё не являлся. Около полуночи я отправился спать, решив, что какие-то более неотложные дела помешали ему. Впрочем, у меня оставалась надежда получить автограф по почте — как и тот, который Илья Борисович переслал мне раньше».

— А дальше?

«Дальше наступило утро. С ним — работа. А потом появились вы».

Я подошел к окну, выходившему во внутренний двор, и встал подле него. Вниз я не смотрел или, что будет точнее, мой взгляд рассеянно блуждал от флигеля к флигелю, по крышам, по укрытой истоптанным снегом мостовой… А затем я очнулся: во дворе истошно кричали.

Через закрытое окно невозможно было различить, что именно кричал человек, выбежавший из уводившей в подвал пристройки. Но был он явно взволнован, даже потрясен, и так размахивал руками, что они вот-вот, казалось, могли оторваться от туловища.

Я, повозившись, распахнул окно:

«Убили! Убили!» — вопил человек.

— Вы его знаете? — спросил я у тут же подскочившего к окну и вставшего рядом со мной Висковатова.

«Захар!» — воскликнул он. — «Наш кладовщик!»

Висковатов, подвинув меня, высунулся в окно и тоже закричал, что есть мочи:

«Захар! Захар! Что случилось?»

Кладовщик на мгновение замер, а потом задрал голову и заорал в ответ:

«Убили, ваше превосходительство, убили!»

«Кого убили? Где?»

«В подвале! Барин! Весь в крови! Лежит! Горло — от уха до уха!»

Толкаясь, мы — Висковатов и я — ринулись к выходу из кабинета. Сбежали по лестнице. Выскочили во двор. Захар припустился с нами, и мы — уже втроем — буквально слетели в слабо освещенный подвал.

В первое мгновение я ничего не увидел, но Захар тут же рывком повернул меня в нужную сторону, и я очутился прямо над распростертым телом.

«Илья Борисович!» — Висковатов отшатнулся.

Я склонился к телу. Горло Ильи Борисовича и впрямь оказалось разверстым от уха до уха. Кровью были залиты пальто и пол. Руки окоченели совершенно, что прямо указывало на время убийства: не позднее минувшей ночи; вернее — позднего вечера.

— Получается, он был уже мертв, когда вы его ждали!

«Но как же так? Кто его убил?»

— Кто-то и почему-то очень не хотел видеть его живым. Почему, я полагаю, понятно. А вот кто…

Висковатов жадно прислушивался к моему бормотанию:

«Кто?» — спросил он, едва я запнулся.