Можайский — 4: Чулицкий и другие (СИ)

«Что еще? — Павел Александрович пожал плечами. — Да вот хотя бы: буквально месяц назад мы получили нумерованный тираж Гоголя. Не всё же математикой ограничиваться!»

— Недешево обошелся?

«Ну, как… составителю — тысяча с чем-то; художнику — несколько сот; бумага — по семь рублей за стопу; набор — по двенадцать рублей за лист [61]; печать текста — по полтора рубля за тысячу оттисков; рисунки — по три. Еще переплет и что-то по мелочи. Пожалуй, что и недешево».

— Можно взглянуть?

Павел Александрович поднялся со стула, подошел к книжному шкафу и достал экземпляр.

Экземпляр поражал великолепием: шагрень [62], веленевая бумага, прекрасные иллюстрации… Текст был отпечатан крупно, без скупости на объеме, поэтому том получился особенно толстым, увесистым.

Я вздохнул не без зависти: нам, в бытность мою гимназистом, такие не дарили!

— Что-то еще?

Павел Александрович поставил книгу обратно в шкаф:

«Ученическая форма, обувка…»

— В какую приблизительно сумму обходится всё это за год?

«Понятия не имею».

— Как же так? Разве не вы составляете ведомость?

Павел Александрович покачал головой:

«Нет, не я».

— У вас есть специальный служащий? Могу я с ним поговорить?

Опять отрицание:

«Такого служащего у нас нет».

— Но кто же ведет учет такого рода расходам?

«Сам Семен Яковлевич».

Я прищурился:

— Лично?

«Он или кто-то из его секретарей. Какая разница?»

— Но не вы?

«Не мы».

— И как же так вышло?

«Очень просто». — Павел Александрович развел руками. — «Поначалу, когда Семен Яковлевич изъявил желание оказывать нам поддержку, я действительно направлял ему что-то вроде списка пожеланий, но вскоре он попросил меня не беспокоиться».

— То есть?

«В самом прямом смысле: не беспокоиться. Не отвлекаться на эти заботы. С тех пор все нужды учитываются им и он же их оплачивает, исходя из собственной сметы».

— Вас это не удивило?

«Почему это должно было меня удивить?»

— Ну как же: не вам ли виднее, в чем именно нуждаются училище, учащие, ученики?

Отрицание:

«Семен Яковлевич — не новичок в такого рода деятельности».

— Стало быть, претензий у вас нет?

«Никаких. Мы получаем даже больше того, что я намечал, когда лично составлял списки!»

— И деньги через вас не проходят?

«Нет, конечно».

— Но какие-то бумаги вы все же подписываете?

«Разумеется».

— Какие?

«Подтверждающие, что те или иные блага были нам действительно предоставлены. Какие же еще?»

— И вы ни разу не обратили внимания на суммы?

«Никакие суммы в них не значатся. Мы же не деньги получаем, а готовую, так сказать, продукцию!»

— Вот теперь, — удовлетворенно улыбнулся я, — многое прояснилось!

Павел Александрович моей улыбкой не удовлетворился:

«Но к чему вы всё это спрашивали?»

— Неважно. Для вас. Но вы мне очень помогли. И в знак признательности…

«Минутку!» — перебил меня Висковатов. — «Объяснитесь все-таки!»

— Ну, будь по вашему…

Я вкратце поведал о своих соображениях. Павел Александрович сначала протестовал, но затем сдался и стал мрачнее тучи:

«Какой ужас!» — прошептал он. — «Какой позор!»

— Не отчаивайтесь, — попытался его успокоить я, — в этом нет вашей личной вины, пусть даже ситуация и в самом деле неприятная.

«Куда уж хуже…»

— Могло, могло быть и хуже… Но давайте вернемся к письмам.

Павел Александрович посмотрел на меня почти затравленно:

«Ко всем?» — спросил он безнадежно.

Я кивнул:

— Да, Павел Александрович. Ко всем. Вы же сами видите: ничего не поделать. Всё одно к одному…

Висковатов тоже кивнул, на этот раз соглашаясь:

«Увы!»

— Итак…

«То письмо, о котором вы говорили, — начал признаваться он, — с наложенной ценностью, было ничем иным, как утвержденным актом бесплатного проезда по Николаевской железной дороге в период между несколькими датами: мы — руководство училища — собирались вывезти учеников на несколько экскурсий — в Тверь и в Москву. К акту была приложена записка…»

— Очень хорошо, что вы об этом не забыли, — удовлетворенно сказал я, памятуя о словах управляющего почтовым отделом. — На почте никакого акта не помнят, тогда как рукописный листок запомнили очень хорошо: не каждый день ценным отправлением нарекают несколько строк на обычной бумаге.

«Если желаете, — ответил Павел Александрович, — я покажу вам эту записку».

— И акт, пожалуйста.

Висковатов подошел к столу и вынул из ящика сложенный втрое стандартный лист писчей бумаги и то, что с отдаления можно было принять за конверт с наклеенными марками.

«Держите».

— Я принял и то, и другое. Конверт на деле и оказался тем самым актом: не удивительно, что Борис Семенович, управляющий, ничего о нем не сказал. В непонятных, но, впрочем, уже и неважных целях его сложили в виде конверта лицевой стороной наружу и по такому назначению использовали. Записка же гласила следующее…

Чулицкий достал из кармана памятную книжку и зачитал:

Павел Александрович!