Виталисты, выступавшие против такого развития событий, руководствовались в первую очередь двумя соображениями [5]. В сочетании с прочно укоренившейся оппозицией материалистическому взгляду на жизнь и разум возникла новая критика, основанная на теологической идее существования некоей внутренней цели жизни, которая выражается в развитии, физиологии и поведении. Утверждалось, что материалистический взгляд не может описать целенаправленное поведение, которое присуще только живой материи. Единственным объяснением таких явлений должно быть какое-то духовное внутреннее побуждение, общее для всех форм жизни.
Ученые, не согласные с виталистическим подходом, столкнулись с проблемой: до сих пор не было найдено хорошего объяснения очевидных целенаправленных явлений в физиологии и поведении. Ответы, однако, были уже близко.
В годы, предшествовавшие началу Первой мировой войны, некоторые ученые и инженеры начали разрабатывать модели нервной системы, используя механизмы, реальные или воображаемые. Их идея состояла не в том, чтобы просто скопировать поведение, как в автомате, а в том, чтобы получить некоторое представление о процессах и структурах, которые участвуют в создании поведения в живой системе.
В начале XX века ученые начали разрабатывать модели нервной системы.
В 1911 году Макс Мейер из Миссурийского университета описал, как машина может выполнять некоторые из основных функций нервной системы. При создании собственных моделей он следовал новым принципам построения электрических схем, но его представление о функционировании нервной системы базировалось на гидравлике [6]. Ограниченность модели Мейера, основанной на давлении, стала очевидна два года спустя, когда С. Бент Рассел, инженер из Сент-Луиса, опубликовал планы устройства, которое будет «имитировать работу нервных разрядов чисто механическими средствами». Рассел утверждал, что предложенный им аппарат – стимпанковская[165] конструкция из цилиндрических клапанов, цилиндров и шатунов[166] – функционировал в соответствии с логикой, «не сильно отличавшейся» от логики Мейера [7]. Рассел уверенно описывал свое устройство, хотя не похоже, что он когда-либо пытался сконструировать прототип: «Мы показали практическую организацию механических передатчиков и приемников, которые будут реагировать на сигналы и управлять движениями подобно нервной системе и которые обладают ассоциативной памятью, поскольку могут учиться на опыте» [8].
Мейера раздражало, что Рассел проигнорировал его рисунки нервной системы, и ученый отвечал презрением на все его рассуждения, требуя указать, как каждый из десятков компонентов соответствует анатомическим структурам. Даже если устройство могло работать, без связи с анатомией его научная ценность была бы крайне мала. Эти критические замечания в равной степени могли бы относиться и к собственным идеям Мейера, которые не предусматривали способа опознать успешное выполнение задачи или скорректировать работу системы, если задача выполнена неадекватно. Анатомическая основа одного из основных признаков обучения отсутствовала.
Не все технологические игры с поведением были столь безобидны. В 1910-х годах американский радиоинженер Джон Хейз Хаммонд работал над планами самонаводящейся торпеды. Его особенно интересовала теория тропизмов Лёба – как животные движутся к стимулу или от него. В 1912 году Бенджамин Мисснер в сотрудничестве с Хаммондом построил то, что они назвали электрической собакой (на самом деле это была коробка на трех колесах). У «собаки», которая несколько лет спустя была продемонстрирована публике под именем Селено, спереди имелось два световых детектора, сделанных из селена (отсюда и название), – устройство использовало сигналы от этих приемников для продвижения к источнику света со скоростью около метра в секунду [9].
Лёб ссылался на создание собаки Хаммондом и Мисснером как на «подверждение истинности» их взглядов, делая логически неверный вывод. Он полагал, раз машина может воспроизводить поведение животного, значит, и животное просто машина: