Усилившаяся механизация производства, за которой последовало развитие производственной линии Форда и навязывание ограниченного набора повторяющихся действий тем, кто ее обслуживал, по-видимому, сделали заводских рабочих частью машин, за которыми они следили. С началом войны в 1914 году и развитием технологий убийства, которые сопровождали ее, очарование обернулось страхом. Единственное произведение искусства резюмировало этот сдвиг. В 1913 году британский скульптор Джейкоб Эпстайн создал триумфальную работу, в которой гуманоидная фигура – тело с острыми очертаниями и клювоподобным лицом – стояла верхом на треноге, сделанной из промышленного бурового станка. Задуманная как торжество современности и техники «Буровая установка» (The Rock Drill) была выставлена в таком виде только однажды, вскоре после создания. Когда в 1916 году ее снова представили публике, фигура радикально преобразилась, став одновременно мужественной и жалкой. Сохранились только туловище, голова и одна рука, и все это было отлито из бронзы. Эпстай ампутировал ключевые части человеко-машины, оставив ее неподвижной и бессильной, точно так же, как миллионы людей были искалечены и убиты ужасающим механическим оружием, которое производилось на огромных производственных линиях, а затем использовалось для уничтожения человеческих тел.
Интерес к связи между людьми и машинами существенно вырос в 1900-е годы.
Несмотря на широко распространенную культурную двусмысленность в отношении связи между человеком и машиной, большинство ученых с энтузиазмом восприняли машинную метафору для объяснения работы наших тел. Рождественские лекции физиолога Арчибальда Хилла[160], прочитанные им в Королевском институте в 1926 году, проходили под названием «Живые машины». А в 1929 году американский нейробиолог Чарльз Джадсон Херрик[161] написал объемный труд о природе жизни под названием «Мыслящая машина» [3]. То, что ученые использовали аналогию с машинами, отчасти было ответом на попытку некоторых философов оттолкнуться от материалистических выводов последних научных открытий, в частности тех, что касались поведения, наследственности и развития. Подобные философские взгляды подразумевали возрождение витализма, объясняющего биологию не с помощью материалистических механизмов, а через некий уникальный духовный атрибут, общий для всех живых существ.
Витализм объяснял биологию не с помощью материального, а через духовный атрибут, общий для всех живых существ.
Одной из главных целей новоиспеченных сторонников витализма было построение нового взгляда на поведение животных и людей. В начале XX века немецко-американский физиолог Жак Лёб, а затем его ученик психолог Джон Бродес Уотсон[162] заявили, что ученые должны сосредоточиться на простом наблюдении за поведением человека или животного, а не искать объяснения в какой-то внутренней психической жизни [4]. Лёб объяснял большинство движений в терминах простых базовых процессов (нечто вроде рефлекса), называемых таксисами и тропизмами. Например, согласно Лёбу, животное отдаляется от света, демонстрируя отрицательный фототаксис[163]. В то время как эта концепция предлагала четкую классификацию поведения, открытие подразумевало, что существует некая общая сила, управляющая, к примеру, всеми двигательными реакциями удаления от света. Оказалось, ничего подобного не существует. Не предоставляя доказательной базы, которую можно было бы собрать, исследуя роль нервной системы и мозга, тропизмы и таксисы Лёба в результате остались лишь обтекаемыми понятиями, так ничего и не объяснявшими. Уотсон говорил о необходимости бихевиористской психологии и опирался на работы Сеченова и Павлова, которые рассматривали поведение в терминах условных рефлексов. Хотя Уотсон вскоре оставил науку и занялся рекламой, направление бихевиоризма, созданное благодаря ему, оказалось чрезвычайно влиятельным, особенно в США. Но, сосредоточившись исключительно на поведении и все более отдаляясь от поиска его истоков в мозге, данная теория не смогла развить никакого реального понимания того, как работает мозг. Действительно, последователи Уотсона – такие как Беррес Фредерик Скиннер[164], взгляды которого господствовали в американской психологии в течение десятилетий, – не интересовались этим вопросом.