Московский завет

Леппих с удовольствием допил из блюдца чай, затем облизал толстым языком перепачканные вареньем губы и добродушно расплылся в улыбке:

- С таким аппаратом мин херц чище Илии по небесной тверди промчится. Сам воспарит, а тех, кто на его пути окажется, в прах и пепел обратит и по ветру развеет!

***

Не жалея коня, Ростопчин мчался по старой калужской дороге в свое имение Вороново. Там, на краю огромного парка, подальше от любопытных глаз, генерал-губернатором были построены тайные мастерские, где создавались аэростаты и зажигательные ракеты для них.

Первоначально предложение немецкого механика Франца Леппиха построить могучий летательный флот интереса у Ростопчина не вызвало. Этой идеей, как ни странно, какое-то время был увлечен граф Аракчеев, впрочем, исключительно из желания досадить Наполеону и перехватить у него из-под носа необычного немецкого изобретателя.

В 1811 году сама возможность начала войны Франции с Россией казалась невероятной. Париж бурлил интригами новой знати и недовольством черни. Из-за непродуманной политики Бонапарта у первых сокращались прибыли, а у вторых нечего было есть. Все ждали, что же, наконец, скажет о происходящем Наполеон, но император или делал вид или действительно ничего не замечал, оттого про насущные дела предпочитал ничего не говорить. Отчего 1811 год французы именовали годом великой кометы в год великого молчания.

В армии затяжная, кровавая и не приносящая никаких результатов испанская компания слыла мелочной затеей императора утвердить в глазах монархических домов Европы значимость своей новой династии. Солдатское выражение «ожениться на испанке», означало смерть в испанской петле, оборот «прогуляться до Мадрида» стал синонимом «отправиться в ад».

Изнурительная морская тяжба с Англией и континентальная блокада вызывала озлобление по всей Европе и куда больше хлопот доставляла самим французам. Быть контрабандистом в эти годы расцветающего романтизма стало не только особенно выгодно и почетно, даже поэтично.

Конечно, дело к войне шло, она казалась неизбежной и для самого миролюбивого ума. Но при таких условиях немедленное противоборство с Россией выглядело бы абсолютным безумием. Французского императора, напротив, все почитали за образец политической расчетливости и циничного здравомыслия.

Модные в ту пору оракулы и предсказатели, называя точную дату войны с Наполеоном, указывали на 1815 год. Оттого Федору Васильевичу показалось намного интересней использовать аэростаты Леппиха совсем в других целях и куда более важных, чем военных.

Дело заключалось в тонком стратегическом расчете: Москва в 1813 году должна была отметить 666 лет со дня своего основания. От этой зловещей даты и высокопоставленные государственные мистики, и многочисленные изуверы-сектанты, да и просто наслушавшееся басен городское дурачье буквально впадало в священный раж. Они просто мечтали стать очевидцами, а еще лучше, участниками Конца Света. Пусть хотя бы и рукотворного, театрализованного…

Путешествуя по Италии, созерцая священные камни Рима, упиваясь красотами Ватикана, Ростопчин ясно осознал, что с этим народным суеверием следует сделать: «Надо совершить у всех на глазах божественную мистерию, сделать картины апокалипсиса зримыми, осязаемыми, явными! Да, я позволю каждому москвичу, нет, каждому русскому и даже пожелавшему явиться в Москву инородцу, стать причастным последней великой битве Добра и Зла, побывать в конце времен и воочию узреть, чем и как закончится всемирная история рода человеческого!».

Федор Васильевич решил, во что бы то ни стало провести в Москве грандиозную воздушную феерию, поставив в небе над Кремлем театрализованное Откровение святого Иоанна. Явить «граду и миру» поражающий своим размахом рукотворный Апокалипсис.

Сцена – Москва, партер – Санкт Петербург, бельэтаж – Англия, ложи – континентальная Европа, галерка – весь остальной Свет. Автор пьесы – Бог, режиссер – Ростопчин, гора Мегиддо – Кремль, актеры – собранное в московском Армагеддоне человечество. Увертюра! Занавес!

Вот это общенародное неистовство, святой и безумный порыв вознамерился использовать для собственного возвеличивания дальновидный царедворец Федор Васильевич Ростопчин. Благодаря посредничеству великой княгини Екатерины Павловны перед императором, он вызвался разместить мастерские Леппиха в своем имении, всячески способствовать и дополнительно финансировать строительство аэростатов. Подоспевшее генерал-губернаторство придало делу особенный государственный размах, секретность и, разумеется, зависть бывших друзей. В первую очередь, ревность прозевавшего свою удачу, графа Алексея Андреевича Аракчеева, смутно подозревавшего, что за строительством аэростатов Ростопчин скрывает нечто более значимое, грандиозное и куда более личное, чем верноподданное служение государю-императору…

Дело завертелось, обрастая невероятными обещаниями и требуя все новых и новых невероятных ассигнований.