Удивительно ли, что пан Сапега, у которого было много знакомых в Москве, уловил эту черту московской жизни и решил использовать её в своих интересах. В своё время он хоть и высказывал сомнение в законности венчания на царство «Димитрия», но быстро свыкся со случившимся и пришёл к выводу, что положение в Московии можно использовать в польских интересах. Об этом он и решил потолковать с Филаретом, как только представится удобный случай.
Филарет много лет не видел Сапегу — со времени своей опалы и ссылки — и с нетерпением ожидал возвращения краковской делегации, чтобы расспросить о нём.
И вдруг Сапега приехал сам в Ипатьевский монастырь, где в то время находился Филарет. Встреча произошла недалеко от ворот монастыря, у дороги, вдоль которой брёл Филарет, опираясь на посох. Сапега спешился, с трудом узнавая в огрузневшем, седовласом владыке знатного боярина, коего помнил красивым, быстрым в движениях, ловким. Филарет тоже нашёл, что Сапега изменился не в лучшую сторону. На его лице появилось выражение старческой брюзгливости, и этот тяжёлый, словно бы издалека, пристальный взгляд. На нём был тёмный дорожный камзол, подчёркивающий его сухощавую фигуру.
— Здорово, старче, — с добродушной иронией произнёс он. — Как тебя Бог милует?
— Сам видишь, как милует, — ответил Филарет.
— А я царя вашего ныне со свадьбой поздравил да попросил дозволения поохотиться в костромском лесу.
— Ну и добро. Гостем у нас будешь. Рад тебе. И природа тебе радуется. Вишь, будто в твою честь, всё буйно распустилось. Забыл, поди, как красивы наши края!
Какое-то мгновение оба молчали, слышно было, как внизу плескалась река. Всё кругом пышно зеленело. Ранние цветы — голубые незабудки да синие кукушкины слёзки — красовались даже по обочинам дороги. Терпко пахло берёзовым листом. Воздух был прозрачен и чист, и только движение ветерка напоминало о том, что и он тоже живой...
После трапезы с белым вином особого приготовления Сапега оглядел пышно обставленную палату Филарета и спросил не без лукавства:
— Таково ли роскошное было твоё житие в Сийском монастыре? Ужели не угодил тебе царь Борис?
— Как видишь, жив и на здоровье пока не жалуюсь.
— А сказывали, надзиратели там хуже разбойников.
— В монастыре разбойничали токмо лисы да медведи. Знатно разбойничали.
— Да ну! Говори. Вот потешу короля нашего!
Филарет рассказал о медведе, как он перебрался через перелаз и перепугал монахов.
— Один монах оцепенел от страха и лишь молитву творил. И медведь тоже будто оцепенел. Так они стояли и смотрели друг на друга. Медведь поворчал и ушёл, а монах после того слёг в горячке и умер. А лиса всю рыбу потаскала из монастырского погреба.
Сапега хохотал, приговаривая:
— Вот потешу я короля нашего!
Вдоволь посмеявшись, он враз посерьёзнел, спросил:
— Чаю, тебе ныне не до смеха?
— Мне ли токмо?
— Горе добру научает. Коли сведёте с престола самозванца, король даст вам на царство своего сына Владислава.
— Знать бы, как свести.
— В твоих руках большая власть, Филарет. После патриарха ты второе духовное лицо в державе. Тебе ли не вразумить священников? За ними пойдёт и народ.
«Всё бы этот Сапега решал за других», — подумал Филарет.
— Что молчишь, Филарет? Думаешь, твои боярские друзья не поддержат тебя? Или священство отложится?
Филарет вспомнил свой разговор с Шуйским и свой ответ ему на сделанный служителям упрёк, что ставят в попы еретиков: «Ты, князь, ежели станешь с попами говорить, то говори от себя, а не моей речью. Не накликай на нас новые утеснения и опалы». Теперь и Сапега подвигает его на то, чтобы он своей речью вооружил священство против нового царя и накликал на себя опалу.
Сапега, казалось, угадал его сомнения и придал беседе новое направление:
— Ныне ваши бояре были в Кракове, просили защиты у короля. Скажу тебе доподлинно, а ты передай боярам, что если они сведут с трона самозванца, то он даст на царство своего сына Владислава, — повторил он.
— Боярам своей силой не доспеть в этом великом деле.
— Так об этом я тебе и толкую: чтобы священство поднимало народ.
— Это бунт, Сапега. И кто станет впереди этого бунта?
Сапега иронически развёл руками.
— Или у вас нет крепкого мужа? Мне ведомо, что на Москве любят князя Шуйского, и народ пойдёт за ним.
Филарет с сомнением покачал головой.
— Шуйский захочет престола себе. Станет ли он сражаться за сына польского короля?
— Ты думаешь, Шуйский сядет на престол? Возможно. Но чем он крепче Бориса? Смута разгорится сильнее прежнего, и Шуйского скинет тот же народ, что возвёл его на трон.
— Дадите нового самозванца?
— Вы сами его найдёте и снова станете просить у нас на царство себе Владислава.
Филарет молчал, но в мыслях своих всё более укреплялся, что Руси нужен царь, который дал бы ей порядок и тишину. Пусть это будет польский Владислав, лишь бы к власти не пришли княжата. Руси не надобны ни Шуйский, ни нынешний легкомысленный царёк.