Московский Ришелье. Федор Никитич

А пока приходилось думать о ближайшей выгоде, какую можно извлечь из воцарения «Димитрия». Кто-нибудь из родных или близких, может быть князь Сицкий, самый ловкий из них, намекнёт новому царю, чтобы посадил его, Фёдора, на ростовскую митрополию, а ростовский митрополит — второе лицо в московской епархии после патриарха.

Или неугодно будет Богу вознести боярина из опального рода Романовых за пережитые ими муки и неправедные гонения?

В ту ночь его сон был особенно чуток. Фёдору чудились шорохи за стеной, томило предчувствие, что вот-вот послышатся чьи-то шаги. Он не сомневался, что его навестит кто-то из верных слуг, скажет, удалось ли Григорию Отрепьеву миновать таможенные границы. Ему казалось, что удалось. То-то будет досада Борису, когда он узнает об этом! Спохватится, да поздно. Боялся Романовых, а того не ведал, что патриарх Иов по незнанию и доверчивости приблизил к себе Гришку, обласкал, каноны духовные доверил петь.

Неожиданно послышался шёпот:

   — Боярин, слушай! Добрые вести. Юшка Путивль миновал. И крестик при нём.

Фёдор узнал голос Малого, сына Устима, но не вдруг понял, о каком крестике тот говорит. За стеной раздался стук, и Малой поспешно выскользнул вон.

Крестик... Фёдор вспомнил давний разговор о том, будто князь Мстиславский, приходившийся Димитрию крёстным отцом, сохранил его нательный крестик, затем при неясных обстоятельствах крест был похищен и передан Григорию Отрепьеву.

Лишь теперь Фёдор понял, какой успех это сулило Григорию Отрепьеву, ибо крестик был личным достоянием царевича. Это стало великим искушением в будущем для доверчивых людей. Каково ныне Борису? Он мог бы легко одолеть монаха-расстригу, но бессилен против природного царевича.

У Фёдора даже появилась слабая надежда, что сейчас, перед этой новой опасностью, Борис смягчит свой гнев на Романовых. Он вспомнил, что Ксения должна пойти к царице, и теперь это будет кстати. На Ксению можно надеяться. В её характере было много родственного ему самому: та же склонность к решительным и рискованным действиям, то же властолюбие.

Ксения, выполняя волю Фёдора Никитича, вновь отправилась к царице Марье Григорьевне. То ли от неуверенности в себе, то ли по чувству справедливости, она укоряла себя, что в прежнее время не обдумала, какой подход найти к царице-гордячке. Она спешила переговорить с царицей до решения боярского суда. В памяти стояли слова Фёдора, сказанные ей на Пасху, когда он просил: «Сходи к царице. Узнай, за что Борис держит нелюбие на Романовых, на весь наш род». Она же тогда заметила ему: «Зачем ты пошёл супротив Бориса? Зачем говорил, что мы близки к царской семье Фёдора? Всё это ныне ушло. Нам бы о животе своём подумать. Если дела твои с Борисом не заладятся, все наши недруги подымутся на нас». Он же, Фёдор, ответил ей: «Скажи царице Марье, что всё старое в прошлом и Романовы станут служить Борису со всей верностью. А лиха роду Годуновых Романовы никогда не желали».

То была правда. Когда случилось несчастье с братом Марьи Григорьевны Максимом, они всем домом печаловались о беде Годуновых. И позже не раз Ксения с матерью приходили к ним на праздники с подарками.

Итак, помолившись Владычице Небесной, Ксения отправилась к царице Марье. О, сколь мучительной для её своенравной и гордой натуры была эта необходимость! Унижаться перед Скуратихой, которую она прежде ни во что не ставила! Она заранее обдумывала каждое своё слово и готовилась к тому, чтобы смирить себя, но в душе не была уверена, что это удастся ей. Природа отпечатала на её лице признаки сурового нрава. Черты лица у неё были крупные: большой нос, полные щёки, крутой подбородок, огромные надменные глаза. При медленных повадках лицо её, однако, выдавало властные движения души.

Волевая натура, Ксения павой проплыла в царицыну палату. Марья Григорьевна сидела за пяльцами возле окна. Она любила вышивать. Ксения низко поклонилась ей, подумала: «Красивая и надменная», — но слова её были мягкими и ласковыми:

   — Доброго здравия тебе, царица-матушка!

   — И ты будь здрава, — ответила царица Марья, не отрываясь от работы. — Зачем пожаловала? — холодно осведомилась она, зная, какая беда привела к ней эту гордячку.

   — Нужда моя ведома тебе, свет-царица. Пришла ныне молить тебя быть заступницей в беде нашей.

   — Может быть, я и ведаю о твоей беде, но ты расскажи сама, коли пришла...

Голос был недобрым. В нём таилась издёвка. Ксения почувствовала, как лоб её покрылся потом. Она достала платок, отёрла лицо. Взор царицы Марьи был по-прежнему опущен на пяльцы, но она всё видела и была довольна.

Стараясь совладать с волнением, Ксения рассказала о злых умышлениях бояр.

   — Всё в воле Божией, — сухо заметила царица, — не захочет Господь, и ни один волос не упадёт с головы... Желать зла ближнему — великий грех. Зло упадёт на твою же голову.

   — Я на то и уповаю, царица-матушка, что злодеи себе самим худо сделали. А мы соблюли правду перед Господом и своим государем.

Царица бросила на неё быстрый резкий взгляд.