Московский Ришелье. Федор Никитич

   — Сей гость твоей боярской милости — отменный рисовальщик. Он делал артистичную парсуну[27] пану Замойскому, и пан щедро наградил его и держит парсуну у себя в замке... Пан Стадницкий учился сему ремеслу у италийских рисовальщиков. Ныне он хочет подарить тебе твою парсуну.

Фёдор с удивлением посмотрел на молодого поляка. Вытянутое бледное лицо, рыжие волосы, взбитые хохолком, общее впечатление одновременно слабости и упорства.

   — Я должен огорчить пана Стадницкого. У меня и на. мысли не было о парсуне.

Молодой гость понял из речи хозяина только слово «огорчить» и, весь встрепенувшись, заговорил по-польски. Сапега перевёл:

   — Художник говорит, что не посмеет затруднять ясновельможного боярина. Позировать ему не надо. Рисунок у него готов. Он сделал его на пиру у князя Сицкого, никто не заметил его работы. И ныне пан просит боярина посмотреть парсуну. Коли что не так — можно будет исправить.

Не успел Фёдор ответить, как пан Стадницкий развернул перед ним среднего размера холст. Рисунок был тонким, искусным. Фёдор с живым любопытством вглядывался в собственное изображение. Чутьё это какое-то или дар особый, но поляк уловил в лице русского боярина важность без малейшей спеси и аристократическое достоинство. В портрете можно было угадать тонкие породистые черты покойной матери Фёдора, княжны Горбатой-Суздальской, из рода Шуйских. Фёдор и сам не подозревал, что так похож на неё.

Художник был доволен произведённым впечатлением. Но Фёдор молчал. Мелькали совсем иные мысли: о незабвенной матушке, о князе Василии Шуйском, что был так добр к нему. Не оттого ли, что угадывал в нём отдалённые черты своего рода?

   — По какому случаю художник намалевал сию парсуну? И чего он хочет от меня? — спросил Фёдор, стараясь понять, какой интерес имеет Сапега в сей парсуне.

   — Он чает завершить свой помысел в присутствии вашей светлости, — ответил Сапега с самым бесстрастным видом. — Мы с тобой сядем к окну. Я привёз тебе важные вести и доподлинно их тебе передам. А пан Стадницкий будет рисовать.

Фёдор смотрел на Сапегу, догадываясь, что на уме у него какая-нибудь каверза. Он не понимал таких людей. Сам жил по обычаю: «Коли вымолвить не хочется, так и язык не ворочается». А у Сапеги чем злее весть, тем охотнее слетает она у него с языка.

   — Да будет ведомо твоей боярской милости, — со свойственной ему иронической приправой начал он, — собор, о коем так хлопотал князь Василий Иванович, состоялся. Годунов всем собором избран на царство. Об иных лицах никто и не помышлял, — колко добавил он, имея в виду под «иными лицами» самого Фёдора Никитича.

Некоторое время Сапега молчал, вглядываясь в лицо Фёдора Никитича и желая понять, как он проглотит эту пилюлю.

   — Об этом многие знали загодя. Новость твоя невелика, — спокойно отозвался Фёдор, хотя в глазах его появился опасный блеск. — Нам ведомо было, что патриарх учинит малый крестный ход в Новодевичий монастырь.

   — Не знаю, малый или великий, но возле монастыря на Масленицу собралось всенародное множество и моление было слёзным. Ваш верховный поп добре знает своё дело.

   — И всё же отказ тот был затейливым?

   — Отнюдь. Все доводы Бориса Фёдоровича были прежними. Вот доподлинные слова вашего великого отказника: «Как прежде я говорил, так и теперь говорю: «Не думайте, что я помыслил на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя».

   — И много пришло бояр?

   — Довольно. Кручинились меж собой, исчисляли все доводы, на чём им стоять, чтобы и впредь слёзно молить отказника согласиться на царство.

   — Довольно о том. Доводы те ведомы нам. В них прямая неправда.

В глазах Фёдора снова появился жёсткий блеск. Помолчав, он продолжал:

   — Царь Иван поручал сына Фёдора и супругу его Ирину не Годунову, а родителю моему незабвенному Никите Романовичу, да Богдану Бельскому, да князю Шуйскому.

Недовольный своей запальчивостью, Фёдор остановился.

   — Не помышляет ли боярин довести о том до соборного множества народа? — спросил Сапега в знакомой Фёдору манере допроса.

   — Ясновельможный пан ныне зело язвителен.

   — Что поделаешь! Таким меня Господь сотворил. А в тебе мне то не нравится, боярин, что речи ты не до конца ведёшь.

   — У нас на Руси говорят: «Не любо — не слушай».

Фёдор сделал движение встать. Сапега миролюбиво положил руку ему на плечо:

   — Не сердитесь, боярин. Будь ласка!

За окном раздался звук подъехавшей колымаги. Фёдор вгляделся и узнал своего родича князя Сицкого.

Встретил его ещё на пороге, обнял. От него не укрылось, однако, как неприятно был поражён Сицкий, увидев Сапегу. Когда князь обменялся с польским послом холодным поклоном, тот вышел из палаты.

   — Сказывай, с какими вестями прибыл, — обратился к Сицкому Фёдор.