Московский процесс (Часть 2)

Не так ли и нам пришлось платить за увлечение наших дедушек и бабушек красивой идеей социализма в начале века? А еще более — за их безразличие, за их конформизм, когда на их глазах красивая мечта стала превращаться в душегубку. Ведь если что и поражает в российской истории, так именно это безразличие, знаменитый русский «авось»: фанатиков-большевиков и было-то не более сорока тысяч в 17-м году, но и противостояла им всего лишь горстка офицеров. Даже в разгар гражданской войны — всего несколько сот тысяч с обеих сторон, из коих значительную часть составляли люди совершенно случайные: поляки, пленные чехи, латышские стрелки. В лучшем случае казаки. Так где же была вся страна, уже тогда имевшая население в 150 миллионов? Что они-то делали? Сидели по домам и ждали: «Авось, пронесет…»

Хотя исторические параллели редко бывают оправданы, от них трудно удержаться: глядя на нынешнее равнодушное разложение огромной страны — как не вспомнить апатию 75-летней давности? Конечно, переход от десятилетий тоталитарной неволи к демократии и от «зрелого социализма» к рыночной экономике никак не мог быть легким. Достаточно вспомнить коллективизированное сельское хозяйство, жестко монополистическую промышленность, почти 50 % которой работало на военные нужды, отсутствие инвестиционного капитала, истощенные ресурсы и массы людей, никогда в жизни не работавших продуктивно, чтобы понять масштабы проблемы. Любая, сколь угодно постепенная реформа такой экономики неизбежно должна была вызвать массовую безработицу, падение жизненного уровня и социальную напряженность, размаха которых не выдержало бы никакое демократически избранное правительство (как ни одно избранное правительство не могло бы и создать такую систему).

Тем более не могло справиться с такой колоссальной задачей правительство, состоящее из людей случайных, на которых буквально свалилась власть, и у которых не было никакой структурной опоры, способной стабилизировать положение в переходный период. Новые, демократические учреждения находились в зачаточном состоянии, существуя скорее символически, чем реально; во всяком случае, они были не чета вездесущим и хорошо отлаженным структурам, оставшимся от старого режима и спаянным общими интересами (и совместными прошлыми преступлениями) в фактическую мафию. Даже заменить старый управленческий аппарат было некем, отчего старая номенклатура с ее награбленным богатством, международными связями и опытом продолжала контролировать как исполнительную, так и законодательную власть в якобы демократическом уже государстве.

Не забудем и менее чем дружественное отношение Запада к нарождающейся в бывшем СССР демократии: в то время как те, кто пытался спасти прогнившую систему, — Горбачев и K° — до последнего момента пользовались безоговорочной поддержкой Запада, их более демократические оппоненты (включая Ельцина), объявлялись «ненадежными» и даже «опасными». Все это лишь продлевало агонию режима, тормозило возникновение подлинной демократической оппозиции и делало проблему выздоровления страны еще более трудной.

Наконец, прибавьте сюда для полноты картины бесконечные этнические конфликты, стремительный рост преступности, фантастическую коррупцию и полную апатию деморализованного населения, и станет ясно, что шансы успешного выздоровления были весьма невелики. Единственным выходом из положения могло бы стать только вовлечение максимально широких слоев населения в политический прогресс. А для этого нужна была драма всенародной борьбы со старым режимом, нужен был катарсис победы общества над системой, а точнее сказать — над самим собой. Но, как мы видели, на это не решилась «элита», для которой номенклатура была роднее народа. Напротив, эти провинциальные секретари обкомов и бывшие комсомольские вожаки, волею случая оказавшиеся у власти, меньше всего хотели что-либо менять и уж тем более делиться властью. Да и не только они.

«Ах, народ не готов…» — толковала интеллигенция, привыкшая всегда оправдывать свое слабодушие ссылками на «народ». Напротив, как мы видели выше, народ-то был готов бороться за демократию, однако элита удобное сожительство с коммунистами предпочла власти народа, проводимой народом в интересах народа.

Тем не менее, как бы в подтверждение старой истины о том, что жизнь гениальный создатель самых невероятных сценариев, судьба предоставила Ельцину и его соратникам последний шанс: разразился так называемый августовский путч, подспудно оказавшийся неожиданным подарком, поскольку ускорил крах коммунистической системы. Можно только гадать, сколь долго, если бы не путч, тянулась бы предшествовавшая всему этому деморализующая неопределенность, когда интеллектуалы беспрестанно мололи языками насчет мудрости решения «сесть за круглый стол переговоров» и кошмаров возможной конфронтации, а Запад отчаянно пытался спасти своего любимого Горби. И как бы ради посрамления их всех «империя зла» решила нанести ответный удар, после чего развалилась на глазах, показав, до какой степени прогнила насквозь.