Московский полет

Теперь я стоял в двух шагах от этого Ельцина и рассматривал его в упор. Сразу бросилось в глаза, что он приобретает западный лоск. Исчезла кастовая партийно-кремлевская полнота, которая была заметна еще два года назад в телеинтервью Дайане Сойер. Нет живота. Черный костюм отличного покроя сидит тютелька в тютельку на высокой фигуре. Белая импортная рубашка. Галстук повязан идеально.

Даже в походке исчезла сибирская разлапистость, и спина выпрямилась, потеряв советскую сутулость.

– Мы депутаты Верховного Совета, мы имеем законное право выпустить свою газету, даже не ставя об этом в известность ЦК КПСС, – диктовал он женщине. – – И нужно это сделать. А найти бумагу, типографию – это не проблема…

Обнаглев, я воспользовался паузой, шагнул к ним, сказал: – Борис Николаевич, я корреспондент японского журнала Tokyo Readers Digest. Какова ваша позиция в отношении четырех островов, которые Япония просит вернуть ей?

Я бил на неожиданность своего вопроса и, кажется, выиграл.

Ельцин удивленно, сверху вниз, посмотрел на меня светлыми глазами поверх голов окружающих его журналистов, и вдруг его полные губы улыбнулись улыбкой простого русского хитрована. Он озадаченно почесал затылок:

– Эт-т-то неожиданный вопрос. Я должен подумать…

– Пожалуйста, – быстро сказал я, видя, как уже набегают на нас еще какие-то советские телерепортеры во главе с Залкиндом и с телекамерами на плечах. – Когда я смогу получить ваш ответ? Меня устроит любое время и любое место.

И опять его полные губы – такие губы бывают у музыкантов-вундеркиндов – шевельнулись в улыбке: он понял, что я хочу сорвать интервью.

– Позвоните мне завтра по телефону 292-72-73, и мы договоримся, – сказал он, уже окруженный телевизионщиками.

Я возликовал – интервью с Ельциным! С самим Ельциным!

Но минуту спустя какая-то легкая тень прошла по краю этого ликования, и я попробовал сосредоточиться на ней, поймать, что же меня зацепило в этом Ельцине? И – поймал, вспомнил: губы! Эти полные, как лангусты, губы, эта его улыбочка маленького хитрована на крупном лице! Одна эта улыбочка – уже целое интервью. Мистер Горбачев, будьте внимательны! – подумал я и оказался пророком: через десять месяцев Ельцин стал президентом России.

Но в то воскресенье, 30 июля 1989 года, в 11.48 утра, в вестибюле Дома кино он еще не знал о своем будущем и при многочисленных свидетелях и своей секретарше дал мне свой телефон и пообещал интервью. Я не собирался упускать такую удачу.

Между тем в глубине вестибюля уже открылись два буфета, а какой-то мужчина кавказской внешности и русская женщина лет 35-ти поставили в центре вестибюля длинный раздвижной стол и стали раскладывать на нем кипы каких-то листовок и фотографий. Я отправился в буфет, съел поразительно дешевый (16 копеек) бутерброд с сыром и огурцом, запил стаканом ужасного абрикосового сока (18 копеек) и собрался вернуться в зал, когда увидел, что за соседним столиком расположился с таким же бутербродом и соком тот самый мужик с усами, который стоял в зале рядом с Мариной Князевой. Сорокалетний, круглолицый, в сером костюме и галстуке, он с расстояния трех метров откровенно рассматривал меня синими глазами – не то изучал, не то хотел заговорить. Гэбэшник или бывший знакомый, которого я не узнаю? – подумал я. Но решить этот вопрос мне не удалось, потому что за спиной этого синеглазого мужика вдруг возник высокий, стройный и совершенно седой кинорежиссер N, когда-то знаменитый в СССР так, как Кирх Дуглас был в то же время знаменит в Америке. Во всяком случае, первым кинопотрясением моего детства был фильм, в котором этот N. играл главную детскую роль. А когда я учился во ВГИКе, он уже был признанным киноклассиком и преподавал у нас режиссуру.

Теперь он шел ко мне, распахнув руки для объятий – высокий, старый, красивый, в прекрасном голубом костюме и синем галстуке.

– С приездом, дорогой мой! – сказал он и обнял меня, как отец обнимает блудного сына. – Ты поседел там, в Америке!

– А вы прекрасно выглядите, – ответил я ему на «вы», все еще чувствуя себя студентом перед уважаемым профессором.

– Слушай, старик! – сказал он.– У меня есть замечательная идея для совместного фильма! Нужна иностранная фирма. Ты можешь протолкнуть мою заявку в Голливуде?

– Боюсь, что нет. Я уже не работаю в кино, я пишу книги.

– Жаль… – и он сразу потерял интерес к моей персоне.

Но после короткой паузы вдруг смерил меня пристальным взглядом:

– А сколько тебе лет?

– Полсотни уже, – усмехнулся я.

– Небось, еще баб тр…?

– Ну– у-у… – произнес я смущенно, эти темы мы раньше не обсуждали со своими профессорами.

– Конечно, тр…! – он вздохнул: – А я уже нет. Не могу! – и, обреченно разведя руками, повернулся и ушел к буфетной стойке.

Глядя ему в спину, сразу ставшую какой-то старо-сутулой, я вдруг подумал: Господи, неужели и я в его годы буду думать только об этом?