Московский дивертисмент [журнальный вариант]

А хочешь, хочешь знать, что это было?! Еще бы, сказал Потап, дерьмо вопрос, конечно, хочу! Это был баллон, сказал ежик назидательным тоном. Другими словами, такой балетный прыжок, который наглядно демонстрирует способность танцора эластично, подобно мячику, отталкиваться от пола и улетать в высокий прыжок, а также способность во время такого прыжка зависать в воздухе, сохраняя позу. Лучше всего зависал Вацлав в “Весне священной”. Как зависнет, зал охает, публика неистовствует! А он висит себе, глаза красивущие, движения отточенные. В партере дамы в обморок начинают падать от такого необычного зрелища, а он все висит! Не хочет, понимаешь, спускаться на землю! Задумается о чем-нибудь или отчего-нибудь еще, но не опускается, хоть из револьверов в него стреляй! Директор театра к Дягилеву подбегает, говорит, я все понимаю, искусство возвышает, но, сударь мой, у публики шок! Мы же карет скорой помощи столько не найдем в это время суток! А Дягилев, холеный такой, уверенный в себе, говорит ему, иди-ка ты, сударь мой, на хрен! А лучше выпей прохладительного напитка! Мой Вацлав сам знает, когда ему спускаться, а когда взлетать!

Вот такой красавец был Нижинский. Да что там говорить! Он малюткой еще был, лет четырнадцать, когда впервые Фавна танцевал, так три дамы родили во время его небольшого номера прямо в ложе!

Вообще, этим он поражал публику, если хочешь знать! Как прыгнет, как зависнет — и висит себе там над рампой! Да-да, просто в воздухе себе висит и еще при этом сохраняет позу. Короче, Будда нервно впадает в нирвану!

Впрочем, что это я?! Ты увидел только один прыжок, а их же существуют десятки, если не сотни! Вот смотри, ежик подбоченился и пошел отбивать вокруг Потапа мелкие шажочки, это па-де-бурре. А вот это я тебе сейчас покажу настоящий кабриоль, ты, поди, в этом лесе и настоящего кабриоля никогда не видел? Да уж, согласился Потап со вздохом, с кабриолями у нас под Мытищами сам знаешь каково. А вот тебе фуэте, а вот сюиви. Нет, сказал ежик, сюиви у меня выходят как-то не очень убедительно, согласен? Да, покачал головой Потап Абрамович, действительно, еж, что-то эти самые сюиви как-то невыразительно у тебя выходят. А вот тебе, Потап, самый настоящий арабеск, сказал ежик и с некоторым сомнением вытянул ногу назад. А вот гран батман жете, объявил он, выкинул свою ножку как мог высоко и, не удержавшись, со всего маха упал лицом в палый лист и пожухлую траву.

Он упал и остался лежать не шевелясь. Потап вытащил из кармана сигаретку и закурил. Эй, еж, ты что там, не расшибся случаем? Еж лежал тихо. Потап снова осмотрелся, ему не хотелось бы, чтобы чудачества ежа видел кто-нибудь еще, кроме него самого. Однако вокруг не было никого, стремительно темнело. Рыжий месяц качался и плыл в осенней дымке. Тучи летели низко…

Да, Парис, тучи летели так низко, задумчиво сказал Потап Абрамович, что подумал я так — в последние дни небо сильно приблизилось к земле! И уж не знаю, хорошо ли это или плохо. Вдохнул я чистый, свежий и пряный воздух нашего пустыря, и тоскливо заныло у меня мое сердце. К чему бы это, папа? То ли к беде большой, а то ли к радости! Сам не знаю! Видишь ли, прожив какое-то количество лет, внезапно осознаешь, что большая беда или большая радость одинаково приближают к смерти. Так что я даже задумываться над этим особо не стал.

А что ж еж? А что еж, нормально еж. Живой. А дальше, дальше что было? Какая тебе разница, сынок, что дальше было, внезапно нахмурился Потап. Не твоего ума то, что дальше было. Я это тебе все к тому рассказал, что тебе больше общаться надо с лесным нашим народцем.

Да мне бы в Москву поехать, папа, барышень столичных повидать, посмотреть, как они там и что без меня! Правильно ли они развиваются. В том ли направлении. Вот что меня сейчас беспокоит. Нехрен тебе пока в столице делать, сурово отрезал Потап. Вот подрасти еще немного, хотя бы до весны. Тогда я тебя и вывезу туда, а пока тут будь. Но папа, сказал Парис осторожно, я уже и так очень большой мальчик, ты внимательно посмотри на меня. Нечего мне на тебя смотреть! Максимум, что тебе светит, — Мытищи на Рождество!

Ладно, сказал через какое-то время Парис, обдумав рассказ Потапа Абрамовича, ладно. Но как же ты их ешь после всего того, что ты мне рассказал?! Как же у тебя рот твой раскрывается, если ты заранее знаешь, что это животное, может быть, с Александром Невским Русь святую от монголо-татаров обороняло?! Что, может, этот хорек какой-нибудь с Пушкиным в Лицее учился! Пусть даже он и не князь Горчаков, а какой-нибудь там, я не знаю, Кюхельбекер?! Как же ты тогда их ешь?!