— А вот Иван Сергеич говорит, что вы ушли из каюты еще до того, как прозвучали выстрелы. Он слышал, как вы закрывали дверь.
Сергеич, не глядя на меня, хмуро кивнул.
Я отвесил челюсть, но закрыл рот, когда рукоятка впилась мне в горло.
В рубку вошёл боцман и обменялся многозначительным взглядом с капитаном.
— Всё готово.
Капитан уже окончательно пришёл в себя, одёрнул майку на животе, распрямил плечи и сразу стал выше ростом.
— Данной мне властью я вас арестовываю, Стрельцов. И не советую сопротивляться. Не надо дразнить людей — вам же хуже будет.
— Подождите…
Я оглядел своих ещё совсем недавних товарищей, готовых решительно подтвердить, что мне будет хуже. В рубке собрался весь экипаж. Их было много, но они были совершенно беззащитны против одного, который находился здесь же. Стоял у всех на виду и вместе с тем оставался невидимкой.
— Подождите! Борис Иванович, я должен признаться, я действительно не моряк. Я выполняю поручение вашего судовладельца. Он… Он заподозрил хищение груза и считает, что этим занимается… занимался ваш старший помощник. Теперь он убит, значит, эти подозрения обоснованны, и, значит, он занимался этим не один. Второй остался среди нас. Он вооружен и опасен для всех. Вы можете позвонить прямо сейчас хоть дяде Теймуру, хоть вашему менеджеру, или кто он там, Петровичу. Они подтвердят мои слова. У меня есть их домашние телефоны, если хотите…
Эффекта разорвавшейся бомбы не получилось. Капитан хотел презрительно усмехнуться, но не стал и, кривясь, процедил сквозь зубы:
— Они подтвердят, как же! Ведь вам абсолютно неизвестно, что мы ни с кем больше не можем связаться.
Я попытался повернуть голову, и мне предоставили такую возможность. Спутниковый телефон-телефакс, гордость обоих дядей Теймуров и примазавшегося к ним Петровича, зиял дырой в разбитом корпусе, из которой вываливалась электронная каша.
Я опять опоздал.
— Да врёт он, сволочь! — убеждённо гаркнул боцман. — Ишь, чего выдумал: поручение судовладельца. Врёт, как Троцкий мерин!
Конечно, я врал, хотя и не до такой степени. Но если я скажу правду, мне все равно не поверят во всяком случае сейчас и следующая пуля будет точно моей, без всякого шанса защититься и, скорее всего, этой же ночью. А я хотел бы дожить до утра и что-нибудь придумать. Поэтому я продолжал врать:
— Я говорю правду…
— Там разберёмся, — хмуро подвел итог капитан и указал подбородком на выход. — Уведите.
Никто не зарыдал мне вслед.
4
Оставшись один в пустой разгромленной каюте, когда-то бывшей четырёхместным кубриком для практикантов, я сразу почувствовал качку. В каюте было душно и тускло, не работал кондиционер, не текла вода из крана, а из самой раковины отвратительно пахло чем-то кислым и нежилым. Основное освещение тоже не работало, и только маленькая лампочка у старой, обшарпанной гладильной доски отозвалась на мои неуверенные попытки скупым светом. Два иллюминатора были закрыты и, конечно, добросовестно обжаты — мне сразу бросились в глаза свежие царапины на потемневших латунных задрайках. Три пустые койки и поролоновый матрац с выжженной серединой, небрежно брошенный на четвертую. Короче говоря, наспех организованная КПЗ без малейших удобств и элементарной параши. Надо будет пожаловаться на боцмана в Совет Европы.
За иллюминатором начало сереть. Я расправил матрац, аккуратно улегся на бок, стараясь не касаться грязной обугленной дыры, долго пытался приткнуть куда-нибудь перепачканные засохшей кровью руки и наконец, плюнув на личную гигиену, сунул их под голову.
Ночь закончилась, но светлее от этого не стало. Наоборот, ночь закончилась трагически и абсолютно непонятно. Поэтому, как я ни старался, уснуть не удавалось, и в качестве альтернативы я попытался поразмыслить.
Что же всё-таки происходит?
Ещё час назад я совершенно ясно представлял себе задачу и совершенно напрасно считал ее выполненной. Ещё час назад я знал противника и совершенно напрасно считал его обезвреженным. Теперь у меня нет другой задачи кроме как выжить, и уберечь других. От кого? От вооруженного, готового на все убийцы, которым может оказаться любой из оставшихся тринадцати.
Кто он? Не знаю. После того как он перестал быть старпомом, я о нем ничего не знаю. Он остался в тени, воплотился в черноту трюма, в мягкий звук шагов по мешкам, в шуршание ветра в залитой кровью рубке. Какую цель он преследует, убив сообщника? Не поверил, что груз пропал, или поверил и, испугавшись, решил избавиться от ниточки, связывающей его с заказчиком?
Вопросы метались в голове, переплетались и наслаивались друг на друга, не вызывая ни ответов, ни даже предположений. Голова шла кругом, кружился «Дядя Теймур», кружились закаменевшие, угрюмые лица ребят, кружились звезды в застывших глазах Кит Китыча, и старпом неподвижно лежал на полу в рубке…
…В двери повернулся ключ, я проснулся и сел.
В приотворенную дверь заглянул Олежка. Он хлестнул меня настороженным взглядом, наклонился, доставил на пол тарелку с макаронами по-флотски и пластиковую бутылку с водой. Бутылка сразу упала и покатилась по палубе.
— Иди, жри, — буркнул он, выпрямляясь.