Морской волк. Бог его отцов

Понятно, что его мужества хватило ненадолго. На Аляске хорошо известно, что первыми погибают люди, обросшие жирком. Только у бедной и низкорослой сивашки Пассук — ни капли лишнего жира, и она могла хорошо себя чувствовать не только в собачьих нартах. Когда ослабленные долгим переходом собаки истощились от перенапряжения, Пассук могла спокойно, не жалуясь на судьбу, преодолевать до тридцати миль в сутки на лыжах, протаптывая четвероногим путь, пробираться через ледяные торосы и снежные завалы, готовить мужчинам какую-то скудную пищу. Джефф вскоре стал обузой в походе, он ел больше других, а толку от него — никакого. Когда он упал на снег и сказал, что дальше не двинется с места и умрет тут, Пассук неожиданно приняла единственно верное по северным меркам решение, хотя и очень суровое, — пристрелила тунеядца из кольта, чтобы не расходовать на него пищу. Подвигом это назвать трудно. Но Пассук действовала на уровне коллективного племенного подсознания, когда часто во время голода покидают немощных стариков, обрекая их на мучительную смерть, и сбрасывают в море слабосильных детей — в них мог вселиться дьявол. Так же поступают и с «тунеядцами» в европейском понимании этого слова.

Столь же сурово отказала она в пище и встретившемуся на пути земляку, съевшему от голода свои мокасины, хотя впоследствии оказалось, что он приходился ей родным братом.

Но вот и сама ослабевшая женщина свалилась от голода и перенапряжения около Карибу-Кроссинг. Силы изменили ей. И только на смертном одре раскрывает она правду о встрече с голодным путником, ее братом, который когда-то спас жизнь всем обитателям ее вигвама, вступив в схватку с голодным разъяренным медведем.

«И я все же сказала, что ему не надо давать пищи, — и он пошел своей дорогой, в Белое Безмолвие, без пищи». Понятно, чего ей стоило такое решение. В ней проснулись уже зачатки индивидуальной личности. С удивлением Чарли узнал, как эта дикарка по-настоящему любила его, как тонко чувствовала она его отношение к себе, улавливала прихотливую смену настроения, словно воспитанная белая леди. Она оказалась духовно богатой и непростой женщиной. И когда Чарли хотел было для утешения умирающей поклясться в своей верности ей до гроба, она оборвала его, призвав быть правдивым и честным, какими бывают люди, то есть мужчины, на Сороковой Миле, чтобы ей можно было гордиться им и на том свете, в мире теней. Вот ее последние слова: «Дорога Пассук здесь кончилась, а тебе, Чарли, идти дальше. Твой путь лежит на Чилкут, к Хэнс-Миссии и дальше, к самому морю. Но ты пойдешь еще дальше — ты пройдешь много неизвестных земель, переплывешь очень много рек, и все годы твои будут полны почестей и славы. А в великом пути своем ты пройдешь мимо многих очень хороших женщин, но ни одна из них не даст тебе больше любви, чем дала и могла бы тебе еще дать Пассук». В таких простых и одновременно необычных по способу мышления и выражения словах выразила эта дикарка свои чувства.

Конечно, коллективное сознание племени заставляет его членов с молоком матери впитывать некую иерархию ценностей, то есть жене предписывается служить в первую очередь мужу, а потом уже думать о себе. Пассук — дочь Севера. Не случаен тут и разговор о себе в третьем лице, и потрясающая конкретика, и черты реликтового индейского мышления: Солнце у многих полярных племен является главным божеством. Она доказала верность мужу всей своей жизнью, откладывая для него половину своего пайка — запасы супруги делили поровну — в особый мешочек, теперь, к удивлению Чарли, туго набитый. Пассук и погибла от такой «экономии» продуктов. Только потеряв подругу, Чарли понял, как много она для него сделала, как не раз поднимала она его упавший дух и выводила оступившегося и почти заблудившегося мужа на дорогу. Сам он потом добрался до Хэнс-Миссии едва ли не в полуобморочном состоянии. Его преследовали видения. Частично в этом повинны и сеансы «коллективной психотерапии» — камлания шаманов, вызывающих духов. Но, как мужественный индеец, Чарли выполнил данное ему поручение. Рассказ заканчивается удивительным северным пейзажем: «Уже был полдень. Роняя холодный скупой свет на Гендерсон, на горизонте стоял солнечный диск, а по обе стороны его играло северное сияние. В воздухе сверкал иней. Почти у самой палатки, подняв к небу длинную морду, выла собака с ощетинившейся, заиндевевшей шерстью».

Частые переклички между рассказом Чарли и словами автора не случайны. Они — основа композиции рассказа. Близится северная весна, и как-то надо вселить в людей надежду. Божественное солнце вот-вот скрасит жизнь Белого Безмолвия. Исповедь Чарли вырвалась из его груди для поднятия духа собеседников, терпящих бедствие.

Женская тема в этом цикле занимает отнюдь не последнее место. Многие белые женщины уступают по своим человеческим качествам темным сивашкам. Сивашки предсказуемы и чаще всего верны своим мужьям, традициям. Порою они выступают своеобразным эталоном непритязательности и нравственности, неким отголоском золотого века человечества.