Морган ускользает

– Вы удивились бы, узнав, как возникает сюжет. Знаете, чеки от службы доставки пеленок, потом от детских садов, потом от начальных школ… правда, грустно видеть, каким дешевым все было когда-то. За вторую неделю августа пятьдесят первого года я потратила на продукты десять долларов шестнадцать центов, разве это не трогательно? Морган видел мое объявление?

– Какое объявление? – спросила Эмили.

(Разумеется, видел.)

– Мое, в разделе личных объявлений. Только не говорите мне, что он больше не читает газет.

– О, так вы поместили объявление?

– Да, вот такое: «МОРГАНУ Г. Все известно». Видел он его?

– Не читает же Морган в газете каждую строчку.

– Я думала, оно его достанет по-настоящему, – объяснила Бонни. – Он же ненавидит, когда все известно!

Она была права. Морган это ненавидел.

– И что оно значит? – сказал он. – Я понимаю, разумеется, что это шуточка Бонни, однако… ты не думаешь, что объявление мог дать кто-то другой? Да нет, конечно, Бонни. Что она хотела этим сказать – «все известно»? Что известно? О чем она?

– Ему нравится думать, будто он идет по жизни загадочным незнакомцем, – пояснила Бонни.

Эмили сказала:

– По-моему, малыш заплакал.

– Иногда, – продолжала Бонни, – я думаю, есть ли какой-нибудь смысл винить его. Уж так он устроен, верно? Тут гены или… Мне никто из его родных не казался вполне нормальным. Отца я, конечно, не знала, но каким он мог быть человеком? Покончил с собой без серьезной причины. А его дед… а двоюродный прадед! Он не рассказывал вам про своего двоюродного прадеда? Дядя Оуэн, паршивая овца их семейства. Только дивиться остается: что же надо натворить, чтобы стать паршивой овцой в такой семейке? Никто о нем ничего не говорил, даже если знал. Это было, когда они еще жили в Уэльсе. Дядя Оуэн был для них такой обузой, что они отправили его в Америку. Он стал чем-то вроде… эмигранта на содержании семьи, так их, кажется, называют?

– Мне придется положить трубку, – сказала Эмили.

– Когда корабль подплывал к Америке, дядя Оуэн до того разволновался, что начал плясать на палубе, – рассказывала Бонни. – Увидел статую Свободы и как будто умом тронулся. Принялся скакать у самых поручней. А потом свалился за борт и утонул. – Она засмеялась. – Можете себе представить? Это задокументированный факт! Все случилось на самом деле!

– Мне нужно идти, Бонни.

– Утонул! – воскликнула Бонни. – Ну и человек!

Она так и смеялась, смеялась, несомненно покачивая головой и утирая глаза, все время, пока Эмили стояла и слушала ее.

7

Однажды августовским вечером в дверь позвонили – неуверенно, два коротких звонка, и все. Моргана дома не было, он вышел за покупками. Эмили подумала, что это он, наверное, слишком нагруженный, чтобы справиться с ключом. Однако, открыв дверь, увидела бледного толстого юношу, обильно потевшего. Он держал в руке букет красных гвоздик. Переминаясь на грациозных ножках, юноша произнес:

– Миссис Мередит?

– Да.

– Собака не кусается?

Говорить, что не кусается, ей не хотелось, хоть это и было очевидно. Гарри сидел за ее спиной, проявляя к гостю не более чем вежливый интерес и постукивая по полу хвостом, – звук получался, как от резинового шланга.

– Ну, дружок, лежать, дружок, – сказал, переступая порог, юноша. Эмили отступила, а он продолжил: – Вы меня не знаете. Я Дервуд Линтикум из Тинделла, Мэриленд.

Выступивший на лбу пот придавал юноше вид отчаянный, безрассудный. Лет ему, подумала Эмили, никак не больше восемнадцати. Цветы, что же, ей предназначаются? Но тут юноша сказал:

– Я принес это для вашего мужа.

– Мужа?

– Для мистера Мередита, – подтвердил он и сделал еще один шаг вперед. Эмили снова отступила и ударилась о коробку с чашками-блюдцами. – Я сын преподобного Р. Ионы Линтикума, – сообщил юноша. – Он уже умер. Скончался в июне.

– О, прискорбно слышать, – сказала Эмили. – Мистер Линтикум, мужа сейчас нет дома…

– Я вижу, имя ничего вам не говорит.

– Мм…

– Не беда, оно известно вашему мужу.

– Да, но, мм…

– Мой отец и мистер Мередит переписывались. По крайней мере, мой отец писал ему. Отец управлял развлекательной компанией «Священное слово».

– Ах да, – припомнила Эмили.

– Так вы о ней слышали.

– Ваш отец вроде бы хотел, чтобы мы… давали библейские спектакли, ведь так?

– В самую точку!

– Ну, видите ли, мистер Линтикум…

– Дервуд.

– Видите ли, Дервуд…

Дверь за ним распахнулась пошире, и в дом вошел Морган с двадцатипятифунтовым бочонком сухого обезжиренного молока, облитым с одного бока водой.

– Мистер Мередит! – воскликнул Дервуд. – Это вам.

– Да? – Морган опустил бочонок на пол, принял гвоздики. На Моргане был его тропический наряд – белая панамская шляпа и белый костюм. Рядом с этой белизной гвоздики выглядели поразительно яркими, слишком яркими, чтобы быть настоящими, – как вино в рекламе дорогого журнала. Морган зарылся в них бородой и задумчиво, протяжно втянул носом воздух.