Море житейское

ЖАРГОНЫ БЫЛИ всегда. Не прикалывались, а кадрились. Не крутой мужик, а балдежный, четкий, неслабо говорит. Но уж такого количества мусорной словесной дряни не бывало. Будто все сговорились «по фене бо-тать». Тут и нравственная распущенность, но тут и противление официальной казенщине языков журналистов, политиков, дипломатов, ученых, говорящих такими штампами, что только им одним кажется, что они умные. Другие их просто не понимают, уже и не вслушиваются. Проще сказать: энергия жаргонов увлекает тем, что увеличивает действие речи. На это клюют «деятели» искусства, особенно кино. Дожили: знаменитости - пишут Путину, больше ему делать нечего, разрешить вдвигать матерщину в диалоги экранных героев. Мол, все равно же люди матерятся.

Какой это срам! И ведь не швыдкие, а михалковы, хотиненки. И м ли не знать, что на Руси никогда не было матерного слова. Никогда! Появилось оно в татаро-монгольское иго. Разрешили русским ходить в церковь, а сами стояли у нее и издевались, говоря: «Идите к своей, такой-то матери».

Как материться? Какую ты мать поминаешь? Божию? Ту, что родила? Крестную? Мать сыру землю? Родину-мать?

НА ЗАВОД «ДИНАМО» в компрессорный цех еле попали (78-й год) Станки в церковном здании. Ревут отбойные молотки. Кричим друг другу, прямо глохнем. Черные компрессоры. Росписи стен закопчены. Вдруг резко стихает, выключили молотки. Зато вырывает шланг, ударяет сжатым воздухом в разные стороны. Пылища, шланг носится как змея и по полу, и взлетает. На месте захоронения Пересвета и Осляби станок. Женщина в годах. «Тут я венчалась».

РОЖДЕННЫЙ ТВОРИТ, сотворенный безплоден. То же: искусственное сделанное блестит, естественное мерцает. (Разговор с Леоновым. Рассказ о Сталине, Горьком. Ягода хотел Леонова закатать, те заступились. Ванга виновна в том, что «Пирамида» читается тяжело, не вошла в пространство культуры. Сказала Ванга Леонову, что не умрет, пока не закончит роман. Он и тянул. Жизнь и роман увеличивались. Жизнь все равно кончилась. На похоронах Леонова вышел из-за кулис и потом ушел за них Астафьев. Г невно сказал в непонятный адрес «литературных шавок», которые «рвали писателя за штаны». То есть как понять? Тормозили работу? Конечно, тут Астафьев имел в виду себя.)

Ох, а как страшно вспоминать похороны Астафьева. Не буду.

«КРЫША ПОЕХАЛА» - это уже повсеместное выражение. А вот ничуть не худшее выражение: «Посылка до ног не доходит», то есть приказ головы не выполняется, не туда пошел, забыто. Почта стала дорогой и от этого стала еще хуже работать.

ТАЕЖНИК-ПИСАТЕЛЬ: «Написать хочу, как наши звери, которые ушли в Европу на меха, оживают и вцепляются в головы, в голые плечи. Соболи, зайцы, бобры, белки, лисицы, норки... Представляешь?» -«С радостью».

СТРОЯТ, ВОРУЮТ строительные материалы. Находится один честный. Вдруг он при всех берет банку краски. «Куда?» - «Вот, ворую.» - «Ты же позоришь нашу бригаду.» - «Так банка уже уворована.» Молчат.

76-й, ОСЕНЬ, ФЕРМА. Клички коров. «На коров попа нет, сами крестим.» Доярки в годах дают прежние, родные мне с детства имена: Зорька, Милка, Ночка, Звездочка, Бура, Пеструха, Сиротка, а молодежь именует уже по-новому: Деловая, Рубрика, Жакетка, Бахвалка, Переучка, Баллада, почему-то Коптилка, Опечатка, Салака, Нажива... Четыреста голов. (Это 76-й. Четыреста коров только на одной ферме. Сейчас ни одной, и только сгнившие стены. И на дрова не разбирают, деревня почти убита. Да, сатана, сильны твои прихвостни.)

«И опустевшая деревня московский смотрит охмуреж».

- НА ПЕНСИЮ НЕ пускали. «Пойдешь на склад ЧБ». Понял, на какой склад? Чебэ, чугунные болванки. Что, говорю, таскать их? Не хочу таскать. «Не хочешь таскать, поедешь пилить». - «Так это из анекдота о Ленине. Он сам-то таскал надутое резиновое бревно. Ему привезли обед, другие голодные. Он ест, а лицо у него такое доброе-доброе. Так ты пошел на склад ЧБ?» - «Пошел. Квитанции выписывал».

ДОСЬЕ НА ЛЕНИНА собирал Федор Абрамов. Рассказывал многое. Уже и неинтересно пересказывать. Где-то же хранится. И я помню. Но что мусолить. Также Куранов собирал факты. Еще в 60-е. Откуда-то взял факт: в Симбирске их отца навестил священник. Отец-то Ленина был приличный человек. Его жена тиранила. Гоняла по Симбирску, все хотела дом получше. К 100-летию не знали даже какой превращать в музей. Когда возникают справедливые разговоры о возвращении имени Симбирска Ульяновску, то в защиту этого имени говорят, что это не в честь Владимира Ленина, а в честь Ильи Николаевича, народного просветителя. Так вот, пришел священник, а Володя говорит Мите: я этого попа ненавижу. Во дворе он сорвал с себя крестик и топтал его ногами. Он пошел своим путем.

Теперь уже все в руках Божиих.

МОГИЛА УЛЬЯНОВА Ильи Николаевича была в парке, сделанном на месте кладбища. Могилу хранили, стоял памятник. Недалеко там же было захоронение Андреюшки, любимого симбирского юродивого. Старухи не дали затоптать могилку, все клали на нее цветы. Милиция гоняла. Сейчас мощи в храме. «Андреюшка, милый, помоги!»