Море житейское

- Хоть как. И так и так приятно. Меня уже вечность называют только с отчеством. Кто Галина Романовна, а кто и Миннугуль Рахимовна.

- Еще. Галя, у тебя случайно не сохранились мои письма? Я верну. Понимаешь, мне хочется вспомнить состояние того времени. Твои письма, - я запнулся, - уничтожил старшина.

- Ну и у меня нашлись уничтожатели. Не будем об этом.

- Да, прости. И последнее: а если бы мы тогда поженились, ты бы перешла в православие?

Она вздохнула, опустила глаза, потом подняла их:

- Ради тебя? Ради семьи? Конечно, да.

- А мама?

- Мама? Н-не знаю. Не сразу. Но появились бы внуки, она бы, конечно, в них вцепилась. Теперь уже мамы нет.

- Мне говорили. Галя, я почему спросил: помнишь, в повести «Бэла» Максим Максимыч очень жалеет, что не успел окрестить Бэлу, и она умерла мусульманкой. Жалеет от того, что она не встретится в загробном мире с тем, кого любит.

- Заканчивается, - это Галя заметила о музыке. Взглянула и улыбнулась: - Ох, как я вздрогнула, когда ты тогда бросил ремень на пол.

Мы вернулись за столик. Подвыпившие друзья весело спросили:

- Ну что, кричать «горько»?

- Да, горько. - Галя подняла бокал. - Зачем кричать? Можно просто прошептать.

Простились на освещенном крыльце. Они просили не провожать. Друзья и подруга деликатно отошли. Я взял ее руку и поцеловал.

- Я за полчаса уже привыкла к твоей бороде. Она тебе идет. Но тогда представить, что ты будешь с бородой... Пойду.

- Постой! - Я все еще надеялся на объяснение причины нашего разрыва.

После молчания она просто сказала:

- Это была лучшая ночь в моей жизни. Понимаешь. нет, ты мужчина, не поймешь. В ту ночь все было, все свершилось. Я стала женщиной именно с тобою. И потом я постоянно вспоминала этот домик, и всю жизнь схожу с ума в зимние лунные ночи. Я благодарна тебе, очень! За твою порядочность, за то, что ты меня пожалел. А иногда думаю: да почему ж ты меня пожалел? Ведь любил!

- Потому и пожалел.

- Да. - Еще помолчала: - А подлецы не жалеют. Пойду.

- Но в щеку тебя можно поцеловать?

Она засмеялась:

- От этого детей не бывает.

И сама поцеловала меня. Глаза ее заблестели. Подняла сверкающий каким-то мехом высокий воротник и скрыла в нем лицо.

Они ушли. Мы вернулись за стол.

Галя, потом я узнал значение твоего имени. В Тегеране на прессконференции объявили о выступлении поэтессы с именем Айгуль. Я сказал переводчику, что знал девушку по имени Миннугуль. «Это очень поэтично, - отвечал он, - это означает “цветок с родинкой”, то есть цветок (девушка), отмеченная знаком любви».

Вот и все про дивный татарский цветок с родинкой.

ЭТИ НЕПОНЯТНЫЕ РУССКИЕ

До меня дозвонился японский профессор-русист и попросил помочь в двух вопросах. Во-первых, помочь навестить известного русского писателя, который был за городом на излечении, а во-вторых, поговорить на одну, как он выразился, совсем не японскую тему. Но и не русскую.

Я согласился съездить даже с радостью: и с писателем повидаюсь, и за городом побываю, много ли мы на воздухе бываем.

- Давайте прямо с утра пораньше, - сказал я. - Доедем часа за три, много за четыре.

Профессор задал два вопроса:

- Прямо с утра пораньше - это когда? А много за четыре - это как?

- Ну, как выйдет, - отвечал я, - может, и в два с половиной получится. А с утра пораньше надо, с утра электрички лучше ходят.

- Как лучше ходят?

- Ну, особо не капризничают. А после десяти их лихорадит.

Профессор, видимо, решил, что наши электрички одушевленные существа: то они капризничают, то их лихорадит.

Ехать надо было с Белорусского вокзала. Мы договорились встретиться в семь у памятника Горькому - место заметное.

- С такси не связывайтесь, плюньте, - сказал я, - у вас прямая линия, без пересадок, «Театральная» - «Белорусская», а памятник среди площади, не растеряемся.

- Не растеряемся, будем находчивыми, так? - спросил профессор.

Утром, примчавшись на вокзал, я увидел в расписании, что есть

электричка до Можайска (а нам надо было до Кубинки), электричка хорошая, мало остановок, но она уходила именно в семь. И если мы только в семь увидимся, то придется полчаса ждать, ехать на бородинской почти со всеми остановками. Зная, что японцы - народ аккуратный, что профессор непременно будет ехать с запасом времени, я купил билеты и побежал к метро «Белорусская радиальная».

Изумленный профессор увидел меня, сходя с эскалатора.

- Мы сейчас, - спросил он, - пойдем встречаться к памятнику Горькому? Ведь это из-за него Чехов вышел из академии?

- Да, из-за него. Но он давно вышел, а электричка сейчас уходит. И потом, если мы уже встретились, зачем нам Горький? - отвечал я и, так как объяснять было некогда, тащил профессора на пятую платформу. Именно пятая значилась на табло.

Но когда мы прибежали на пятую, то по радио объявили, что электричка до Можайска уходит с четвертой. Повлек профессора обратно в тоннель. Профессор, видимо, решил, что я плохо знаю Белорусский вокзал.

В электричке, отдышавшись, мы стали разговаривать на ту тему, что в России большое пространство.

- Сколько земли, - восклицал профессор, когда между станциями мелькали два-три перелеска.