Море житейское

И, спустя многие годы, я благодарен ей за снежную чистоту той ночи.

Луна, в самом деле, тогда была небывалая. Распалившись от ее горячего тела, укрощая себя, я выходил под ночные звезды, смотрел на покрытую инеем колючую проволоку над забором родной части. Понимал, что впереди еще два с половиной года, но думал: Галя с ее красотой и верностью поможет мне быстро их прожить. Смотрел на радостное лицо летящей сквозь легкие облака луны, и мне не верилось, что это не сон, что сейчас вернусь в тепло домика, где величайшее чудо - моя любовь -ждет меня.

Может быть, именно благодаря татарке Гале я полюбил восточную поэзию, и когда читал Низами, то место, когда Хосров увидел купающуюся Ширин, казалось мне написанным не о Ширин, а о Гале -Мин-нугуль. Это она вышла из одежд, сняла с себя украшения, распустила волосы и плывет, но не в персидских песках, а в русских снегах.

К утру мы окончательно измучили друг друга, но уже совсем не хотели спать. Я вышел из домика. Наступал рассвет. Умылся снегом.

Дальше? Еще месяца четыре неслись письма. И вдруг прекратились. С ее стороны. И тогда я совершил совершенно немыслимую самоволку: рванул в ее город. Господь спас, без увольнительной, без билета. Приехал ранним утром, нашел ее в общежитии, в комнате, кажется, на пятерых.

Мы вышли в коридор. Она была в халате, но уже не в татарском, длинном, а в городском, до колен. Свела руки на горле. Я кинулся обнять, она испуганно отстранилась. «Не надо! Прости меня! Больше не ищи и не пиши. Ни о чем не расспрашивай. Позабудь меня. У тебя будет все хорошо. У тебя будет хорошая жена. Все, все!» - и убежала.

Не знаю, что с ней произошло. Ну что? Может, какой заморский принц объявился, а может, все проще и грубее: кто-то силою взял ее. Может, мать приезжала? Галя была по-прежнему прекрасна, но бледна, печальна. Вся измененная. Что-то же случилось в ее жизни, но что?

Я вернулся в часть. До дембеля оставалось больше двух лет. «А нам с тобой, сержант Елеференко, служить еще, как медным котелкам». Или: «Да, нелегко, коль молодость в шинели, и юность перетянута ремнем» -стихи из той поры. «Мой милый друг, не надо грусти, придет приказ и нас отпустят». И лихой припев: «В дорогу, в дорогу, осталось нам немного носить свои петлички, погоны и лычки. Ну что же, ну что же, кто побыл в нашей коже, тот больше не захочет носить ее опять. Мы будем галстуки с тобой носить, без увольнительной в кино ходить, с хорошей девушкой гулять и никому не козырять».

Галя напророчила мне жену умную, красивую. Так и сбылось. Но Галю вспоминал. Бывал на родине, поневоле выслушивал новости о знакомых. Узнал, что Галя была в Сибири, сейчас директор техникума в одном из городов Пермской земли. В Перми у меня знакомые писатели, давний друг Анатолий. Они летели на выступления в этот город и пригласили меня. В городе я легко узнал адрес техникума, телефон директора. И даже вздрогнул, когда услышал ее голос, все тот же, грудной, слегка растянутый на последних слогах, и мысль мелькнула: все эти тридцать лет он звучал не для меня, как будто он должен был после той ночи замениться другим, обыденным. Я пригласил ее на ужин. «Со мною опять будут друзья, но уже не в шинелях». Она засмеялась. И смех ее был все тот же. - «Да, я их помню, очень хорошие». - «А как иначе - вятские».

Она пришла с подругой. Сказала, что на час. Друзья-писатели, когда ее увидели, ахнули. Надо себе представить, как может выглядеть женщина, когда свою природную красу дополняет красотой одеяния. А уж Галя, с ее профессией по тканям и нарядам, была такой магнитной, что и для красавиц Голливуда моделью недосягаемой. И, опять же, была без косметики. И губы были прежние, хотя уже немного скрытые легкой помадой. Глаза те же. Конечно, и морщиночки угадывались у глаз, но что морщиночки, когда в ней было главное - женственность. А женственность ни косметикой, ни фитнесом не наживешь. Тут душа нужна.

- Вовка, какой ты старый, - весело сказала Галя. - А борода зачем?

- Он у нас аксакал, - выручил меня друг.

Сели за столик. Желая как-то утеплить атмосферу, я бодро заговорил:

- Галя окончила школу с золотой медалью. Да и я неплохо: всего одна четверка в аттестате. Остальные...? Нет, не то вы подумали. Остальные тройки. Да, товарищи, все думают, что я умный, а на самом деле... так оно и есть.

Ресторан был хороший, это значит, в нем была негромкая музыка. Раздалось танго нашей юности. Я встал и склонился пред Галей, приглашая. Это была возможность поговорить наедине.

Взялся правой рукой за ее талию, а она, кладя свою руку на мое плечо, сказала:

- Заведут, бывало, на школьном вечере танго. Помнишь? А мы, дуры девчонки, стоим у печки и ждем вас, дураков, Никогда ж не пригласите. -«Все для тебя, и любовь, и мечты, - пел голос с пластинки. - Все это ты, моя любимая, все ты». Помолчали, слушая. - Галя, будто очнувшись, сказала: - А я знаю, у тебя замечательная жена Надя.

- Ты же напророчила. А.

- Обо мне не надо.

- Галя, - заговорил я, - или называть тебя Миннугуль?