Море житейское

Русский солдат. Раненым в битве с турками попал в плен. Куплен хозяином-мусульманином, который требовал у Иоанна перехода в ислам. Иоанн отвечал: «Я пленник твой, я работаю на тебя, но вере христианской не изменю, это вера моих отцов и дедов». Все вынес страдалец - побои, истязания, голод и холод. Жил в конюшне. Работал старательно, и хозяин стал замечать, что его кони, его домашний скот не знает падежа, плодовит, урожаи на его полях обильнее любых других, и понимает, что тут все дело в русском пленнике. Перестает угнетать его, даже предлагает улучшить жилье, но Иоанн отказывается. В каморке при конюшне никто не мешает ему молиться. К нему приходят с просьбами помолиться за родных и близких, он никому не отказывает. Мулла недоволен авторитетом Иоанна, но хозяин за него заступается. Происходит случай, небывалый доселе в тех местах. Хозяин свершал хадж - паломничество мусульман в Мекку и Медину, а жена его позвала гостей, приготовила вкусный плов и сказала: «Такой плов очень любит мой муж. Как бы он рад был покушать его». Иоанн прислуживал за столом и сказал: «С вашего позволения я передам это блюдо с пловом хозяину». Гости засмеялись. Иоанн взял блюдо, вышел с ним, помолился и блюдо, исчезнув из его рук, в тот же миг оказалось в Мекке, в руках хозяина. Хозяин узнал его, ибо на блюде было семейное клеймо. Он вернул его домой, где понял, что Бог пленника Иоанна всемогущ.

После прикладывания к мощам разошлись по пространству храма. Вновь собрались на паперти, храня в душе благодарное состояние прикосновения к святыне.

Вечер, утро, новый день

У отца Геннадия везде или все знакомые или все ему везде знакомо. Так как сегодня не пост, не среда, не пятница, он говорит о каких-то необыкновенных шашлыках из крохотных кубиков мяса. Да, в его знакомом ресторане, на веранде с видом на храм, есть такое блюдо. Ждать обед приятно. Несут воду, несут, конечно, греческие салаты и соусы, и хлеб, греческий хлеб. Им одним можно вдоволь наобедаться. Уже и наужинаться, ибо пора и о ночлеге думать. Отец Геннадий волюнтаристски решает, что после застолья надо еще проехать энное количество километров, чтобы ночевать в городе Фивы, оттуда ближе к Халкиде, к переправе на материк. Оказывается, он уже позвонил в Фивы, заказал гостиницу. Но эти Фивы, конечно, не египетские Фивы, просто совпадение. Там Фиваида, здесь Эвбея. И Халкида не та, где был Халкидонский собор.

В сумерках, сквозь редкие огни придорожных таверен, добираемся до ночлега. Здесь размещают мужчин и женщин порознь. Так удобнее для оплаты. Мне даже хорошо, ибо кашляю сильно, и жена и сама бы не спала и меня бы лечила. А тут все-таки засыпаю на дополнительно внесенной в номер кровати. Перед этим, конечно, чокнувшись с отцом Сергием пузырьками с сиропом. Вспоминаем монаха, который лечился только тем, что говорил своей хвори: «Ну, смотри, вот возьму и умру, кого ты будешь мучить? У трупа болезней нет». И хворь отступала. Так что, успокоя себя тем, что труп не кашляет, спим. А так как кашляем и во сне, значит, живые. Между нами поместили отца Евгения, который слышит нашу перекличку.

Утро. Стерильные улицы, вымытые плиты перед магазинами, зеркала витрин, красотки и красавцы на рекламных щитах. Здесь рекламы все-таки поменьше, чем у нас, и не так она хамовато назойлива.

На завтраке говорю Наде о монашеском отношении к организму.

- Не знаю, как у монахов, но тебе организм кашлем дает понять, что так относиться к Божьему творению нельзя.

Наш путь на самую верхотуру Эвбея. На гору Сагмата, это в переводе седло: со стороны глядя, она походит на седло, на ней горный монастырь Преображения Господня. Дорога вверх трудная, асфальт старый, по краям дороги никаких ограждений. Как бы мы ехали по ней вчера вечером, как задумывалось ранее? Вдобавок вчера и настоятеля, отца Нектария, не было. О нем мы наслышаны, хочется увидеть. Говорят, он так носится по этим дорогам, что машина на гололедице крутится как в цирке на триста шестьдесят градусов.

Какие просторы во все стороны света, какие дивные цветы и кустарники вокруг. Женщины ахают: какие дивные крокусы всюду, лиловые, белые, голубые. Маленькие елочки. На гранатовых деревцах уже нет листьев, но большущие гранаты. Поодаль, еще выше, новый храм. А в главном идет служба. Тихонько входим, долго тихонько стоим, тихонько выходим.