— Да не едим мы больше двуногую дичь — разве что добудем ее в честном бою. И уж тем более никто не станет есть смертного, который явился с недостающей шахматной фигуркой из королевиного набора.
— Хорошо, что не потерял ее! Я уж боялся, что выронил ее на мосту…
— Тебе ее Фрит дала, верно?
Джек кивнул.
— И Фрит чего-нибудь взамен от тебя потребовала, это уж как пить дать. Она ведь никогда и ничего не делает просто так. Мама, помнится, ужасно переживала, что не может больше приглашать норн на шахматные партии. Она заказала новую фигурку, но конечно же никакой магии в ней уже не было, так что норны от нее отказались.
В голове у Джека роились десятки вопросов. Что еще за магия такая? И где норны сейчас? И откуда Фонн знает Фрит? И кто такая «мама»?
— Эй, полегче! — Фонн снова рассмеялась своим лающим смехом. — Тебе вообще-то покой нужен! Скажу тебе откровенно, эта твоя рана на плече оказалась тот еще подарочек. Я уж думала, рукой тебе больше не пользоваться, но мама песней вытянула-таки яд.
— Кто такая «мама»? — не отступался Джек.
— Горная королева. Мы с Форат — ее дочери. Равно как и Фрит, к великому нашему сожалению.
— Ты совсем непохожа на Фрит.
— Спасибо за комплимент. У нее был другой отец. Бедняжка… Он протомился в этой самой комнате много лет и все мечтал вернуться в Срединный мир, к семье. На стене — это они.
Изображения мужчины, женщины и детишек, играющих с собакой, разом исполнились нового смысла.
— А почему королева не отпустила его домой?
— Да погибла его семья. Они все остались погребены под снежной лавиной, а его мама спасла, но он ей так и не поверил. Он был ужасно несчастен; думаю, отчасти поэтому Фрит такая и уродилась. Но, разумеется… — Фонн вздохнула; вздох этот напоминал средней силы ураган. — Разумеется, главная ее беда в том, что ей нет места ни в одном из миров. Люди женятся между собой, неважно, из каких они мест. Но браки между троллями и смертными, равно как между смертными и альвами, почти всегда обречены на неудачу, а дети от таких браков вечно разрываются между тем миром и этим.
В комнату ворвалась Форат, и Джек непроизвольно нырнул под одеяло. Две девятифутовые тролльши с торчащими оранжевыми волосами и клыками — это уж слишком.
— А ну-ка, вылезай, трусишка! — приказала Торгиль.
Джек опасливо высунулся из-под одеяла. В жизни он так не радовался ни одному человеку! Торгиль щеголяла в новехонькой одежде, с новым сверкающим ножом у пояса и еще одним — пристегнутым к ноге.
— Да ты, я вижу, неплохо устроилась, — усмехнулся Джек.
— А почему бы и нет? Здесь по-настоящему здорово! Обожаю троллей!
Джек сел. Голова у него тут же закружилась, и мальчик вынужден был вновь откинуться на подушку.
— Отважное Сердце! А я про него и забыл! С ним все в порядке?
— Он в главном зале вместе с Золотой Щетиной. Представляешь, королева ему крыло вылечила! Пением срастила, и теперь оно лучше прежнего! Негодник по всему чертогу летает. А я тут, между прочим, — почетная гостья, как дочь Олафа Однобрового. Королева Гламдис, оказывается, была влюблена в него по уши и хотела заполучить его в свой гарем, да только дала ему слово, что отпустит беспрепятственно.
— К счастью для Хейди, Дотти и Лотти, — хмыкнул Джек. Он живо представил себе Олафа, запертого в этой комнате.
— Да пережили бы как-нибудь, чего там, — небрежно отмахнулась Торгиль. — Увальни — это так троллей-мужчин называют — знатно дерутся. Они и меня научат всяким подлым уловкам…
— Потрясающе, — отозвался Джек, пытаясь устроиться поудобнее.
Боль в плече усилилась, во всем теле не осталось ни капли силы. Мальчик пошарил рукой на груди, ища руну. Руна была на месте, но чего-то явно недоставало.
— Ошейник… пробормотал он.
— А, эта ерундовина! Как дочь Олафа, я тебя унаследовала, — гордо сообщила Торгиль. — Олаф говорил, что намерен освободить тебя по возвращении, так что я решила сделать это прямо здесь и сейчас. Только не надейся, от приключения ты все равно не отвертишься. Ты обязан мне вечной признательностью, так что изволь охотно и радостно принять смерть, буде возникнет такая необходимость.
— А можно, я лучше охотно и радостно выживу? — пробормотал Джек.
Форат выпроводила Торгиль из комнаты, за что мальчик был ей бесконечно признателен. Столько всего произошло! Ему хотелось побыть одному и обдумать все в тишине и покое. Ётуны, которых его сызмальства приучили бояться и ненавидеть, на поверку оказались не так уж и плохи. Вот и Олаф всегда говорил, что не возражал бы поселиться с ними по соседству, ежели заранее обговорить условия. А ведь похоже, Олаф знал о троллях куда больше, нежели считал нужным сообщить! А Торгиль — эта несносная Торгиль, которая при каждом удобном случае обзывала его рабом и выказывала ему одно лишь презрение, — Торгиль дала ему свободу!
До чего же все в этой жизни запутанно!
Труднее всего для Джека оказалось привыкнуть к непрестанному шороху мыслей вокруг. Все эти мысли смешивались в беспорядочную кучу, потому что все думали одновременно, но ежели кто-то стоял совсем рядом, то Джек разбирал и слова.