Море Осколков

— Да как ты сме… — пискнул тот, и Бранд швырнул его на перила.

Тот на мгновение повис на них, сверкая золоченым доспехом на фоне темного неба, с очень удивленным лицом. Рука его все еще сжимала меч. А потом вопль его превратился в булькающий кашель — и герцог сорвался и упал в темноту.

— Боже правый, — ахнула Виалина.

Откуда-то снизу донесся удар и хруст — ее дядюшка долетел до земли. Потом что-то зазвенело.

А потом все стихло.

Долги и обещания

Колючка открыла глаза. Темно.

Это темнота за Последней дверью?

Она попыталась пошевелиться и застонала от боли.

Разве после смерти боль не отпускает?

Она ощупала повязки на лице — ну да, точно, ее же герцог Микедас пырнул кинжалом в лицо, лезвие прошло через рот. Колючка застонала — горло пересохло, как старая кость.

И она покосилась в сторону яркой щелки, из которой струился свет, отодвинула одеяла и медленно-медленно опустила вниз ноги. Все тело ломило — еще бы, она вся в синяках, ссадинах, да и затекло все. Она снова застонала, попытавшись перенести вес на левую ногу, огненная боль пронзила бедро, поползла вверх по спине, вниз к колену.

И Колючка похромала, подволакивая ногу, опираясь на стену, слабая, как новорожденный жеребенок, делающий первые неуверенные шаги. Боги, как же нога болит! Но тут она поморщилась, и — о боги, а лицо-то как болит, а когда она пискнула от боли в лице, боги мои, а грудь-то, грудь, и из груди боль закарабкалась к горлу, к глазам, и из глаз полились слезы, и она добралась-таки до этой полосы света, а это была щель под закрытой дверью, и слабо толкнула ее. И дверь открылась.

И она пошаркала вперед, прикрывая одной ладонью глаза, потому что слепило, словно она смотрела на солнце в зените, а ведь это всего лишь горела одинокая свечка. Толстая такая свечка, а в воск воткнуты длинные шпильки с драгоценными навершиями. И она увидела осыпающуюся штукатурку, и длинные тени от разбросанных одежд, и темные складки на смятой постели…

И замерла на месте. Это была темная, голая мускулистая спина. И она услышала постанывание, и медленный вздох, и голос мужчины и женщины, и белую руку на темной спине, длинную, усохшую руку с обрубком большого пальца.

— Ой, — просипела она, не в силах оторвать изумленного взгляда, и женщина резко подняла голову.

На лицо упали темные волосы, и на губе у нее был шрам, и в маленькой выемке виднелись белые зубы. Сумаэль. А под ней — отец Ярви.

— Ой.

Колючка не могла двинуться с места, ни вперед, ни назад, и просто уставилась в пол, сама не своя от боли и стыда, пытаясь сглотнуть, но, похоже, в пылающем болючем рту слюны не будет уже никогда.

— Ты очнулась.

И отец Ярви поднялся с кровати и полез в штаны.

Ей очень хотелось сказать: «А не верится», но получилось лишь все то же «ой».

— Марш обратно в постель, пока рана на ноге не открылась.

И служитель обнял ее одной рукой и осторожно повел обратно к темному дверному проему, а она подпрыгивала и шаркала.

На пороге Колючка не выдержала и обернулась: Сумаэль, совершенно голая, потягивалась в постели. Как будто ничего не случилось. И искоса поглядывала на нее прищуренными глазами.

— Болит? — спросил отец Ярви, опуская ее на кровать.

— Угу, — простонала она.

В чаше заплескалась вода, послышался звон ложки — Служитель что-то размешивал.

— Выпей это.

На вкус это было ужасно, и разодранный рот, распухший язык и сухое горло разом вспыхнули от этого пойла, но она все равно проглотила его. И обнаружила, что теперь может говорить.

— Я думала, — просипела она, закидывая ноги обратно на кровать и проверяя повязки на бедре, — ты… клятву принес.

— Я принес слишком много клятв. Приходится нарушать одну, чтобы исполнить другую.

— И кто решает, какие исполнять?

— Я держусь первой.

И он сжал пальцы на здоровой руке в кулак:

— Отомстить убийцам моего отца.

Ее одолевал сон.

— Я думала… ты это… уже сделал… давным-давно…

— Некоторым — да. Но не всем.

И отец Ярви укрыл ее одеялами.

— Спи, Колючка.

И она закрыла глаза и провалилась в сон.

* * *

— Не вставай.

— Сиятельная…

— Господи ты боже мой, сколько раз повторять? Виалина!

Всего-то пара царапин на лице у Императрицы — словно она не разминулась со смертью буквально пару дней назад.

— Я должна… — Колючка поморщилась, пытаясь сесть, но Виалина положила ей руку на плечо и мягко, но твердо уложила ее обратно в кровать.

— Не вставай. Считай это имперским указом.

Колючка для разнообразия решила не сопротивляться.

— Раны тяжелые?

Она хотела было ответить, что нет, но ложь вышла бы неубедительной. Поэтому Колючка пожала плечами, хотя даже это движение причиняло боль.

— Отец Ярви говорит, что я поправлюсь.

Императрица смотрела так, словно это ее ранили. Ладонь ее все еще лежала на плече у Колючки.

— У тебя шрамы останутся.

— Какой воин без шрамов?

— Ты спасла мне жизнь.

— Они бы меня первой убили.

— Тогда ты спасла и себя, и меня.

— Бранд тоже в этом поучаствовал. Мне так сказали…

— И я поблагодарила его. А тебя — еще нет.

Тут Виалина сделала глубокий вдох.