Море, море

– Титус, ты что, опять туда? – закричал я, хватая его за рубашку.

– Нет! – Он выскользнул из машины и бросил через плечо: – Если хотите знать, меня сейчас вырвет.

И пошел в сторону пристани. Перегрин снова дал газ.

Гилберт спросил Джеймса:

– Какое это происшествие в Арденнах вы поминали?

Вид у Джеймса был оживленный, даже довольный. Казалось, встреча с Беном привела его в хорошее настроение. Он ответил:

– Странная была история. Этот Фич был в лагере для военнопленных в Арденнах, в плен попал, очевидно, в сорок четвертом году. Офицеров в лагере не было, из унтер-офицеров он, наверно, был старшим по званию, во всяком случае был там центральной фигурой. В мае сорок пятого, когда немцы перед приходом наших войск готовились эвакуировать лагерь, он развязал собственную войну. Сумел подчинить себе всех. Среди пленных была группа отчаянных головорезов, но, в общем, к нему примкнули все. Организовано все было отлично, продумано классически, они занимались подрывной работой на транспорте, кажется, даже пустили под откос целый поезд. Они достали оружие и перестреляли немало немцев. Бывали и дикие расправы – возможно, сводились личные счеты. Короче говоря, когда подошли наши части, на роли пленных были те немцы, что еще уцелели, а молодой Фич, к тому времени полный хозяин лагеря, стоял у ворот и радушно нас приветствовал. Поистине образец личной храбрости и инициативы. Правда, ходили кое-какие разговоры о «ненужной жестокости», но они скоро улеглись. Он был награжден Военной медалью.

– Вы сами там были? – спросил Гилберт.

– Нет, я в это время был в другом месте, но лагерь освобождали подчиненные мне части, и мне об этом рассказали. Я помню фотографии этого парня, он не изменился. И фамилию его я вспомнил, все это хранилось где-то в памяти, в свое время произвело впечатление. Он был храбрец. Странно, что довелось вот так с ним встретиться.

– Храбрость малоприятного свойства, – заметил я.

– И война тогда шла малоприятного свойства, – сказал Джеймс.

– Он просто убийца.

– Одни лучше приспособлены убивать, другие хуже, это еще не говорит о порочности. Он вел себя как надлежит солдату.

Мы доехали до дому. Перегрин проскреб машиной по придорожной скале, и она встала. Все вылезли. Я посмотрел на часы. Ровно десять. Весь день впереди.

Через прихожую и кухню я вышел на лужайку. Джеймс, не отстававший от меня, прислонился к кухонной двери. Я сказал:

– Благодарю за помощь. Теперь, когда ты выполнил здесь свой долг, тебе, наверно, не терпится уехать.

Он ответил:

– Да нет, если ты не против, я останусь до завтра.

– Сделай одолжение.

Я пошел прочь в сторону башни, по мосту через Миннов Котел. Нашел место у самой воды, откуда видна была Воронова бухта. С моря дул горячий ветер, шла крупная волна, но воздух был уже не такой душный. Вероятно, гроза прошла стороной.

Болела рука там, где в нее попал камень, пущенный Розиной. Уже появился кровоподтек. Я, оказывается, сильно вспотел. Горячий ветер сушил прилипшую к спине рубашку и легкую куртку. Я скинул куртку, расстегнул ворот рубашки. Над бухтой висела дымка, вода была бледно-голубая, окаймленная кружевом разбивающихся волн. Огромные валуны казались горячими, словно скопившееся в них тепло, которое они теперь отдавали, зримо мерцало. Разводы темно-желтых водорослей на них напоминали иероглифы. За дальним мысом бухты на воде лежали фиолетовые блики. Волны, вздымаясь и опадая, почти достигали моих ног, обрызгивали желтые скалы пеной, которая тут же высыхала. В недавней сцене я свалял дурака, и мне грустно было сознавать, что в таких серьезных обстоятельствах я выставил себя в смешном свете.

Я услышал негромкие шаги за спиной, увидел тень. Джеймс подошел и сел рядом со мной. Я даже не взглянул на него, и какое-то время мы сидели молча.

Джеймс стал нашаривать вокруг себя мелкие камешки и бросать их в воду. Наконец он сказал:

– Не терзайся ты за нее. Я думаю, она не пострадает. Даже уверен.

– Почему?

– Моя общая оценка обстановки.

– Понятно.

– И еще этот странный сегодняшний эпизод.

– Ты думаешь, уважение старшего сержанта Фича к генералу Эрроуби перевесит…

– Не совсем так. Но что-то между нами передалось.

– Армейская телепатия?

– Вроде того. Мне кажется… как бы это сказать… была задета струна чести.

– Чепуха, – сказал я. – Не обижайся, Джеймс, но всякий раз, как ты начинаешь выражаться по-военному, ты сразу глупеешь. Солдатский гонор, что ли, сказывается.

Мы опять помолчали. Я тоже набрал камушков и покидал их в воду, предварительно осмотрев один за другим, чтобы выяснить, не стоит ли его сохранить. Бен, наверно, скоро выкинет тот красивый камень из полиэтиленового мешочка. Может быть, запустит им в собаку. Мне стало жалко собаку.

Джеймс сказал:

– Надеюсь, тебе не кажется, что я оказал на тебя давление, заставил поступить не так, как ты считал нужным?

– Нет.

Мне не хотелось с ним спорить. Конечно, он оказал на меня давление. Но как я сам-то счел бы нужным поступить?

– Что ты намерен делать с Титусом?

– Как ты сказал?

– Что ты намерен делать с Титусом?

– Не знаю. Он, вероятно, сбежит.