Моральный патруль

Если бы твой отец граф Мишель де Сент-Экзюпери позволил себе подобную бестактность, то я замешательстве – вида бы не подала явно, потому что моральные качества не позволяют оскорбить человека, но бочком-бочком, покинула бы залу и – в карету – ищи, рассыпай передо мной фальшивые бриллианты – не прощу бестактности!

Нет, твой отец, хоть и фармазон, мечтатель, но эстет до мозга берцовых костей.

Бережно меня водит, не позволяет дурного ни в словах, ни в жестах; а я – прелесть, глазки целомудренно в пол, будто золотое колечко обронила и ищу.

Вдруг, в залу входит существо неопределенного пола и объема – переливается, меняет цвет и форму; ужас меня сковал от наглости смерда; а оно — грязный мужлан в рваном кафтане – откуда на нашу благословенную планету занесло мерзавца?

Кажется, что дневной свет, что пробивается через скайлайты, брезгует препакостным мужиком, больше похожим на пень, чем на человека.

Отец твой граф Ньютон сразу в позицию встал, шпагу обнажил и голосом повелительным – Ах, что за голос, я бы сомлела, но мораль мне не позволяла – красиво призывает:

«Защищайтесь, сударь, так как вы – моллюск, и видом своим грязным и смрадным оскорбляете честь находящихся здесь дам и моей дамы сердца в том числе!»

Я, как услышала, что граф Ньютон назвал меня своей дамой сердца, так покраснела непозволительно, прикрыла личико веером, а веер мой – древний, китайский, еще с Земли привезен в ископаемые времена – и конфуз меня пробрал от прелестной головки до бархатных туфелек с розовыми премиленькими ленточками – восторг, а не ленточки, подарок князя Голицына Сергея Васильевича.

Разумеется, существо гадкое в позицию не встало, потому что без шпаги, да и откуда у него шпага, у неблагородного?

Смех случается, когда глаза закоптелые, нос – картошкой, да ещё и шпаги нет, словно её отобрали мифические унылые пограничники.

Не помню – изменился ли в лице негодяй, но продолжал пагубное шествие – так жуки колорады мигрируют от Звезды к Звезде.

Батюшка твой, покойный муж мой, граф Ньютон больше не реверансничал, а заколол в горло обидчика, будто муху зеленую прибил!

Все мы смертны, и если и совершаем преступление, то никак оно не отзовется в сердце убитого преступника; а батюшка твой не преступление совершил, а – подвиг, потому что избавил дам от позора, а для чистой девушки нет больше позора, чем запятнать мужским взглядом репутация – глянет шалопай на девушку шаловливо, а моральный облик тут же понижается у благопристойной девицы.

Фельдмаршал Андрей Павлович Рокосовский за подвиг, что граф заступился за честь благородных девиц, наградил твоего отца кокардой «За заслуги Перед Отечеством Первой степени!» — матушка Аделаида вздохнула, выискивала в памяти подходящий нравоучительный случай о кокардах – так петушок утром считает своих жен.

Сын Яков встрепенулся снегирём, поправил камзол, звякнул шпорами на ботфортах, колыхнул пером жар-Птицы на щегольской шляпе (сорок долларов на аукционе Сотбис); потомок Ньютонов больше всего опасался оскорбить матушку непочтением, но в то же время на прослушивание всех матушкиных рассказов уйдет не одна, а две жизни, потому что рассказы с продолжениями, повторениями, будто у ящерицы хвост отрастает.

— Милый друг маменька! Помилуйте, мон шер!

Объясните мне, почему день сегодня особенный для меня?

Обрезание волос вы мне уже сделали по традиции – а что же ещё важного в жизни молодого человека произойдет, кроме обрезания?

Вы приготовили мне сюрприз без моего согласия, и полагаю, что я внимательно изучу сюрприз, чтобы он не оказался сюрпризом в квадрате.

Давеча шевалье Анри Жан-Жак Руссо по своей застенчивости конфуз имел немалый – барон Александр Васильевич Гоголь ему на ногу наступил, а шевалье молчал, не намекал барону, что тот стоит на чужой ноге, как на – матушка, прошу прощения за дурное сравнение — на блине.

Потом, когда обстоятельства разъяснились, барон Александр Васильевич принес свои извинения, уверил в глубочайшем почтении.

А шевалье Анри Жан-Жак Руссо умолял барона встать с коленей, плакал – очень чувствительная натура наш шевалье, обещал, что лучше ногу себе отрежет, чем оскорбит барона подозрением сарацинским.

— Шевалье? Конфуз! Фуй! Этакое послесловие или предисловие – даже названия не приложу, словно у меня в голове компот из сухофруктов! – маменька всплеснула руками-лебедями, затем опустила на колени, расправила складки юбки; жамкала синими губами, и, наконец, произнесла с достоинством Робертинской Королевы: — Вчера ты оконфузился, и конфуз барона в сотни раз меньше, и более моральный, чем твой, что стоит на грани безнравственности, стоит, но ещё не упал в бездну, где зубовный скрежет и звериный вой, сын мой, Яков.

Молчи, молчи, виртуоз; верю, что не нарочно, воспитание тебе не позволит оскорбить девицу, но из-за небрежности, а небрежность во многих случаях полагается оскорблением, и даже в институте благородных девиц находятся уголки с привидениями и зарослями земляники.