Монстры

Вскоре Люциан уже стоял перед комнатой, держа руки в карманах пальто, стараясь избежать искушения. Ничего не изменилось, заметил он, совсем ничего. Дверь никто не открывал с того самого дня, когда он закрыл ее в ту лихорадочную минуту несколько лет назад. Тому было даже доказательство, хотя Дреглер каким-то образом знал: так и будет. Длинная нить пальто все еще свисала с косяка. Вопросов, что же делать, не осталось.

Ему хватило бы быстрого взгляда сквозь трещину толщиной с руку, чтобы рискнуть, разочароваться, развеять все те обольстительные раны, которые Дреглер описывал в своем разуме и книгах, разбросав их тенями, которые, по его предположению, до сих пор жили в этой комнате. Вот только голоса. Слышал ли он тогда шипение, возвещавшее о ее присутствии, видел ли мелькающие красные формы? Люциан не отводил взгляд от руки на ручке, нежно поворачивая ее, толкая, открывая дверь, поэтому сразу увидел, как кисть озарилась розоватым сиянием восхода, а потом закатным темно-алым цветом, все больше омываясь странным свечением изнутри комнаты.

Не было нужды щелкать выключателем на стене. Он видел достаточно, так как его и так острому зрению помогало то самое треснутое зеркало, открывая глазам отраженный вход в мрачные глубины комнаты. А что виднеется там, внутри стекла? Расколотый образ, нечто разбитое нитяной бездной, из которой сочился липкий красный свет. Мужчина, нет, не мужчина, а манекен или какая-то замороженная фигура. Голый, мышцы выступили от напряжения, человек прислонился к стене хаоса, раскинув руки и заведя их за спину, словно стараясь не упасть назад. Его голова также откинута назад так сильно, что, казалось, шея сейчас сломается; глаза похоронены в хорошо запечатанных складках, двух морщинах, заменивших глазницы. А рот широко раскрылся в беззвучном крике.

Дреглер еле узнал это лицо, это обнаженное парализованное существо, которое уже почти забыл, вспоминая только как яркую фигуру речи. Как-то раз он использовал его для описания зловещего состояния своей души. Но оно перестало быть всего лишь прелестным образом воображения. Отражение придало ему шарм, сделало приемлемым для разума, так же как оно же превратило змей и ту, что носила их, в живописную картинку, не способную обращать в камень. Но зеркало не могло породить существо, не могло заставить почувствовать состояние окаменелости.

Змеи задвигались, кольцами обвиваясь вокруг лодыжек, запястий, шеи, украдкой забираясь кричащему человеку в рот, всматриваясь в лицо. Глубоко внутри стекла открылась ещё одна пара глаз цвета воды, смешанной с вином, они сверкали в темной спутанной массе. Их взгляд встретился со взглядом Дреглера, но не в зеркале. И рот кричал, но беззвучно. Наконец философ воссоединился самым жутким образом с тварью в комнате.

«Окостенел внутри камня, — услышал Люциан собственные мысли. — Где же мир, мои слова?» Больше не было мира, не осталось слов, только эта маленькая комната и два ее неразделимых обитателя. Вся остальная вселенная исчезла, да на самом деле ее и не существовало. В своем бледно-розовом сердце ужас Дреглера наконец нашел его.

Джемма Файлс «Бедная растерянная девочка» [23]