Монструозность Христа

Недостаточно посмеяться над этим слишком явно предполагающим собственные выводы «доказательстве Бога»: атеисты не пытаются и не делают вид, что пытаются предоставить положительное доказательство несуществования Бога; они (помимо прочего) проблематизуют существующие доказательства. К тому же они не «желают» сделать так, чтобы Бога не существовало, они в крайнем случае желают, чтобы перестала существовать религия (иллюзорная вера в Бога). Куда важнее отвергнуть ключевую предпосылку, а именно, что «желание сделать так, чтобы та или иная вещь не существовала, касается только вещей существующих»: на самом своем основном уровне желание относится к чему-то, чего не существует. Базовый урок психоанализа в том, что можно не только желать, но даже запретить несуществующее, и что подобный запрет – хитроумная стратегия, чтобы дать чему-то существование (видимость существования). Запрет в самой радикальной своей форме – запрет на инцест – является запретом на что-то, что само по себе невозможно[487]. Более того, этот аргумент легко обернуть с ног на голову: «Доказательств существования Бога нет и быть не может. Вместо доказательств, верующим движет лишь желание сделать так, чтобы Бог существовал. Это, однако, лучшее доказательство несуществования Бога, так как желание сделать так, чтобы та или иная вещь существовала, касается только вещей несуществующих. Религия – лучшее доказательство несуществования Бога». Именно это, опять же, утверждает Лакан: теологи – единственные настоящие атеисты.

Предпосылка, на которой основывается эта парадоксальная ситуация, заключается в том, что невозможно верить или не верить непосредственно – быть полным и непосредственным верующим или полным и непосредственным атеистом. Как будто бы стыдясь открыто утверждать свою веру, верующие обращаются к экстернализованным фразам и ритуалам – если прямо спросить их об их вере, они краснеют и сморят под ноги. То же самое касается большинства атеистов: даже если они публично называют себя атеистами, когда их прямо спрашивают об этом, они начинают мямлить: «Конечно же я не верю в личного Бога или в Церковь как институт, но может быть, есть некая высшая сила, духовная сущность…» Эта симметрия, впрочем, неполна и даже глубоко обманчива, так как обе стороны верят, только на разных уровнях: каждая из них покрывает свой аспект большого Другого. «Официальный» атеист сегодня вполне может тщательно проверять свой гороскоп в газете со смущенным смешком, указывающим, что «он не воспринимает это всерьез»; верующий следует ритуалам, молится, крестит детей и т. д., считая, что он всего лишь демонстрирует дань уважения традиции… в общем, они оба полагаются на большого Другого. Чтобы быть настоящим атеистом, следует принять, что большой Другой не существует, и действовать соответственно.

Как же выглядит такая материалистическая этика? Начнем с «Баден-Баденских уроков согласия» [Badener Lehrstiick vom Einverstandnis][488], в которых Брехт предоставляет свою самую пронзительную формулировку того, как свободному человеку следует относиться к смерти. Во-первых, утонченным диалектическим образом он формулирует потерю в смерти как потерю не только того, о чем ты знаешь или что имеешь, но также и того, о чем ты знаешь и что не имеешь – не только твое богатство, но и твою бедность:

Тот из нас, кто умирает, также знает и это: я отрекаюсь от того, что лежит вот здесь, я отдаю больше, чем у меня есть. Тот из нас, кто умирает, отрекается от улицы, которую он знает, но также и от улицы, которую он не знает. От богатств, которые у него есть, и богатств, которых у него нет. От самой его бедности. От своей собственной руки (601).

Это значит, что то, от чего необходимо отречься при согласии на смерть, нельзя подвести под определение «жертвоприношения». Во время жертвоприношения люди отрекаются от того, что имеют, тогда как необходимо отречься от того, что ты есть, от «есть» крайней бедности, лишенной всего, что «имеется», – короче говоря, в аутентичном жесте «отречения» мы не приносим в жертву ничего, так как уже отреклись от всего содержания, которым могли пожертвовать: