Монструозность Христа

Ключевым моментом здесь является субъективная перемена: неназванный рассказчик песни, неверящей, что Джо Хилл все еще жив, ошибается, забыв включить себя, свою собственную субъективную позицию, в ряд: Джо Хилл жив не «где-то там», как отдельный призрак, он жив здесь, в самих разумах рабочих, вспоминающих его и продолжающих его бой, – он жив в самом взгляде, (ошибочно) ищущем его где-то там. Так же самая ошибка «реификации» объекта поиска допускается и учениками Христа; Христос поправляет их своими известными словами: «Когда будет между двумя из вас любовь, Я буду там». Когда 18 мая 1952 года Робсон спел «Джо Хилл» на легендарном концерте у Арки мира перед 40 000 человек, собравшимися на границе между США и Канадой в штате Вашингтон (так как его паспорт отобрали власти США, он не мог въехать в Канаду) он поменял ключевую строчку с «то, что они забыли убить» на «то, что они никогда не смогут убить, ⁄ сплотилось в организацию». Бессмертный аспект человека, то в человеке, что «не так легко казнить», дух – он самоорганизовался. Нам не следует отмахиваться от этого как от обскурантистской-спиритуалистской метафоры, так как в ней есть субъективная истина: когда освободительные субъекты самоорганизуются, именно сам «дух» организует себя в них – к серии безличных «оно (это, das, Es, fa) делает» (в бессознательном, «оно говорит», «оно наслаждается»), следует добавить: оно организуется (ya s’organise – в этом лежит суть «вечной идеи» эмансипаторной Партии). Здесь нам следует бесстыдно взывать к стандартной сцене из научно-фантастических фильмов ужасов, в которых инопланетянин, принявший человеческую форму (или забравшийся в человеческое тело), разоблачается, его человеческая форма разрушается, так что все, что остается, – бесформенная слизь, похожая не небольшую лужицу расплавленного металла; герой затем уходит, довольный, что угроза миновала, но вскоре бесформенная слизь, которую герой забыл (или не смог) убить, начинает двигаться, медленно самоорганизуясь, пока не появляется все та же угрожающая фигура… возможно, по этому принципу следует читать

христианскую практику причащения, в которой участники этой вечери любви или жертвенной трапезы устанавливают солидарность друг с другом посредством изуродованного тела. Таким образом, они разделяют, на уровне знака или таинства, сам кровавый переход Христа от слабости к силе, от смерти к преображенной жизни[477].

Разве то, что верующие едят во время причастия, тело Христово (хлеб) и кровь Христова (вино) не является тем же самым бесформенным остатком «того, что они (римляне, распявшие Христа) никогда не смогут убить», который затем само-организуется, формируя сообщество верующих? С этой точки зрения нам следует перечитать самого Эдипа как предтечу Христа: против тех – включая самого Лакана, – кто считает Эдипа в Колоне и Антигону фигурами, движимыми бескомпромиссно суицидальным влечением к смерти, «непреклонные, требующие до конца все, что им причитается, ни от чего не отказывающимися, непримиримыми»[478], Терри Иглтон прав, указывая, что Эдип в Колоне становится