Монстр. Дело Йозефа Фритцля

Бывали дни, когда она устраивала себе воображаемую прогулку. Выбирала какую-нибудь отдаленную возвышенность, где бывала ребенком, прикидывала в уме, сколько займет путь, и пускалась в дорогу. Она могла даже не включать света, пробираясь по своей тридцатипятиметровой темнице, поскольку знала количество шагов наизусть. Через два часа она включала скудное освещение, притворяясь, что это яркая заря взошла над снежными вершинами гор, обрамлявших озеро, которое существовало лишь в ее воображении. Она могла часами бродить по комнате, затем брала приготовленные заранее сэндвичи, присаживалась на кровать, чтобы съесть их, и представляла, что сидит на скале, наблюдая, как белки мечутся над ней в ветвях высокой пихты. После этого старалась уснуть хоть на часок, вспоминая, как нежные лучи солнца омывают лицо и белые облака стремительно проносятся по голубому небу. Медленно всплывая из глубин сна, она тихонько напевала старинный гимн, который австрийцы традиционно пели своим детям вместо колыбельной.

Тишь, тишь, тишь,
Слышишь, как падает снег.
Крепко спит человек.
Весь мир спит.
Зорко звезда нас хранит.
Тишь, тишь, тишь.
Слышишь — как падает снег.
Спи, спи, спи,
Мир и людей спасет
Тот, кто завтра грядет.
Спи, спи, спи,
Завтрашний день настает.
Спи — и увидишь во сне
Радостный день в окне.
Ангел-хранитель приди,
Глазки малютке сомкни.
Спи, спи, усни —
Радостный день настает.
Тишь, тишь, тишь.

Когда она окончательно просыпалась, до нее доносилось только слабое гудение холодильника и металлическое — люминесцентной лампы. Если фантазия была еще сильна, еще пульсировала, то она продолжала свою «прогулку». Но чаще в слезах без сил валилась на постель, вспоминая свой первый день в этом бетонном гробу. Элизабет чувствовала, что отец сошел с ума. Она снова и снова умоляла Фритцля выпустить ее. Обещала быть кем только он ни захочет, лишь бы он не поступал с ней так.

Однако на нее повеяло отрезвляющим холодом, когда она глядела в его безжалостные сероголубые глаза — глаза тирана. Она чувствовала, что дыхание улетучивается и вздуваются вены на шее. Она проглатывала сгусток желчи, подступавший к горлу, задыхаясь в неистовых, отчаянных всхлипываниях. Она и ее школьные друзья за глаза называли его Дракулой — прозвище возникло из сочетания его приверженности к темной одежде, почти лысого черепа и пронзительного взгляда — мертвых, как называли их некоторые, — глаз.

«Слишком поздно, Лизль, — сказал он однажды на своем гнусавом, отрывистом австрийском диалекте. — Ты ни во что не ставила меня уже слишком давно. Ты плохая, испорченная, и вот настал черед расплаты». Его гнев был почти библейским: расплата за распутную жизнь, которую Лизль вела вопреки его личному кодексу. Все тайные стороны его характера смешались, породив чудовищный кристалл подземного царства, верховным властелином которого он был. Всемогущество, которое он испытывал, было для него даже важнее сексуальной дрожи, охватывавшей Фритцля при мысли о том, что он надежно запер собственную дочь, которой так долго суждено было быть его тайной сожительницей.

Элизабет без конца прокручивала свое внутреннее «видео», чтобы вновь и вновь пережить ужас того, первого, дня в заточении и жизни, оставшейся позади. Она вспомнила годы своего воспитания в семье, где — как она рассказывала своим школьным подружкам — «жили на цыпочках». Как шутила она, «мы все запросто могли бы стать балетными танцовщиками. Могли бы пройти сквозь минное поле — такими легкими и проворными все становились, когда он оказывался поблизости». А вот мать любила ее, так же, несомненно, как брат Харальд, буйная Рози и маленькая Дорис. Но Харальд и Рози уже уехали, и она готова была вот-вот последовать за ними, но мучитель запер ее в темнице.

Ее похитили 28 августа 1984 года. Часы остановились в тот день, когда австрийское правительство приняло решение выплачивать пособие безработным подросткам, когда британские порты сковала забастовка докеров, когда американский поп-кумир, Фрэнк Заппа, заявил, что собирается посетить Австрию с концертом, когда бывший чемпион Уимблдона Бьерн Борг заявил, что не является отцом ребенка своей подружки, и когда в Гамбурге начался суд над создателем «Дневников Гитлера», слишком хорошо знакомым с миром, где Элизабет предстояло провести большую часть жизни.