Monpti

У нас теперь всегда так получается, что я встречаю Анн-Клер в шесть часов перед ее конторой и провожаю домой, то есть лишь до определенного места – дальше она идти не позволяет. В субботу после обеда она свободна, и мы можем до вечера находиться вместе. По воскресным дням мы не видимся, так как Анн-Клер в это время у своих родителей. На мои тактичные расспросы о семье она отвечает, что мать ее очаровательна и очень мила, отец же напротив – весьма строг.

– Кого ты любишь больше?

– Маму, – говорит она, и голос ее делается удивительно мягким.

Прогулки после трудового дня утомляют Анн-Клер, она заходит ко мне, или я провожаю ее на метро домой. Каждый вечер я жду ее перед конторой в половине седьмого. В шесть работа кончается, но, пока она приводит себя в порядок, проходит еще полчаса. В бюро работает около двадцати человек, и на всех один умывальник; конечно, возникает толкотня – каждый хочет пробиться первым.

Однажды я увидел синяк на ее руке. Она сказала, что кто-то толкнул ее об угол умывальника. С тех пор ровно в шесть она уже выскакивала из конторы как была, с запачканными чернилами пальцами, косо надетой впопыхах шляпкой. Руку во второй рукав она просовывала уже на улице; мы мчались к станции метро, и приводить себя в порядок ей доводилось уже у меня или дома. Лишь бы выиграть время, чтобы дольше побыть вдвоем.

Кросс к станции метро тоже имеет свой смысл. В шесть часов закрываются большие магазины, масса учреждений. Настоящее людское море вливается в станции метрополитена. Каждый едет в метро, это самое дешевое и быстрое средство передвижения. В шесть часов ценой усилий и лишений еще можно раздобыть место в вагоне, в половине седьмого это почти невозможно. К этому времени люди уже на улице стоят в очереди, хотя вагоны метро курсируют каждую минуту. Поэтому нам приходится идти быстро, чтобы за три минуты покрыть расстояние между конторой и ближайшей станцией метро, на что уходит десять минут при обычной ходьбе.

Поездки в метро в любом случае оставляют массу впечатлений. Иногда пассажиров так много, что ногами пол совсем не достаешь, а на больших станциях тебя просто выносит масса выходящих из вагона, хочешь ты или нет.

Случается, что Анн-Клер на полметра приподнималась в воздух и отдалялась от меня на некоторое расстояние. Она еще успевала крикнуть мне:

– Следи, милый, куда меня несет, и пробирайся за мной!

Сначала нам очень не хватало безмятежных часов раннего после полудня: Люксембургский сад… и так далее. Все это пришлось забыть. Нам удавалось провести вместе лишь один час, и то не каждый день. С каждым днем оставалось все меньше надежды, что когда-либо она будет принадлежать мне целиком.

Однажды она ввалилась ко мне в отель сразу после полудня, с раскрасневшимся лицом и сияющими глазами.

– Целуй меня скорей, и как можно сильнее!

– Почему? Что случилось?

– Сильнее… еще… еще!

– Хватит! Что с тобой?

– Солнце выглянуло, и от этого голова кругом пошла. Открой окно, на улице так прекрасно, а ты сидишь здесь в душной комнате.

– Да что с тобой, почему ты здесь?

Она отворяет окно. Теплый свет разливается по закопченным крышам и черным трубам. Маленький пучок лучей проникает даже в комнату.

– Вот видишь, Monpti.

Она распахивает руки и в чисто гимнастическом прыжке бросается мне на шею.

– В чем дело? Да отвечай же наконец! Каким образом ты здесь в такое время?

– Сегодня после обеда мне не нужно в бюро. Я отпущена и могу остаться у тебя до вечера. У тебя нет срочной работы?

– Нет.

– Тогда я тебе дам небольшую приятную работу. Ты садишься сюда в кресло, а я – к тебе на колени, и ты рассказываешь мне, как ты меня любишь. Сначала поцелуй меня. Еще… еще… еще.

– Но все-таки что произошло?

– Мне повысили жалованье.

– Ах вот оно что. Значит, только поэтому.

– Да нет, неправда. Мне совсем не повышали жалованья.

– Так ты теперь получаешь больше или нет?

– Нет. Я останусь до пяти у тебя, а потом пойду в контору.

– Ты только что сказала, что тебе не надо в контору.

– Когда я это сказала?

– Когда пришла.

– До пяти часов мне не надо…

– Ты опять лжешь. Вчера ты тоже лгала. Ты сказала, что у твоего шефа длинная борода, а через пять минут показала мне гладко выбритого старика на улице – вроде бы он твой шеф.

– А он тем временем сбрил бороду.

– Перестань. Ты его сразу узнала, но не сказала: «Смотри, у него исчезла борода», ты сказала: «Этот омерзительный тип – наш шеф». Кто же тогда из нас двоих в дураках?

– Шеф.

– Давай не будем острить, любовь моя. Ты вообще всегда врешь. Я предупреждаю тебя, мы расстанемся, если и дальше так пойдет.

– Послушай, Monpti, я больше никогда в жизни не буду лгать!

– Ой!

– Да-да, я уже приступила к этому.

– Как это понимать?

– Очень просто, Monpti: отныне я вру только другим людям, тебе же никогда. Посмотри, что я тебе принесла!

Из сумочки она достает фотографию.

– Только что снялась. Как она тебе?

– Ты очень красивая.

– Прочти мое посвящение, я написала его на обратной стороне: «La petite folle `a son grand fou». «Моему большому дурачку. Маленькая дурочка». Поухаживай за мной, Monpti. Ведь ты даже льстить не умеешь.

– Да что, бесполезно ухаживать…