Мономашич. Мстислав Великий

   — Уж больно леп ты. А кабы была у тебя сестра, да так же красива, — быть бы ей первой боярышней в моём Ростове аль в самом Киеве.

   — Уж не за тобой ли замужем?

   — А хошь бы и так.

   — Что ж, Алёша-ростовец. Сумеешь меня одолеть — сам до терема моего провожу. Там поглянешь, есть ли у меня сестра и какова она на вид!

   — Гляди, Алёшка, — со смехом выкрикнул кто-то из дружинников, — как бы не прогадать!

   — Да и ты держись, Василий, — поддержали его. — Алёшка у нас бабий прелестник!

   — Не видать ему моей сестры! — отозвался парень.

Выпрямившись, он подпустил Алёшу совсем близко, и когда тот уже нацелился сбить шапку, встретил его пинком, от которого дружинник согнулся пополам и рухнул на колени, хватаясь за отбитое место.

Зрители зашумели. Не всем пришлась по нраву эта победа. А Василий как ни в чём не бывало повернулся к Владимиру Мономаху и поклонился:

   — Доволен ли ты, светлый князь? Аль ещё тебя потешить?

Двое приятелей Алёши сразу шагнули вперёд:

   — Дозволь, княже!

   — Дозволяю, — кивнул тот.

Василий бросился к своему коню. Его уже держал в поводу коновод — молодой, совсем ровесник боярину. Он с тревогой придвинулся ближе, зашептал что-то, но Василий с улыбкой похлопал парня по руке:

   — Не журись, Валдис. Сумею выстоять!

Дружинники, прикрываясь щитами, стали поочерёдно заходить с боков Василию, но тот, поигрывая лёгким топориком, не давал приблизиться. Ловко ускользая от мечей, он всяк раз оказывался за спиной то у одного, то у другого. Всем — и князю Владимиру в том числе — было видно, что он мог ударить противника в спину, но не делал этого: всё ж таки потеха, а не бой.

Потом он вдруг подпустил одного дружинника к себе, поднырнул под меч, оказавшись прижат к щиту, рукоятью топорика отвёл меч в сторону, зацепил край щита, открывая напряжённое лицо воина, и ткнул в него клевцом (здесь — заострённый зубец на обухе топора. — Прим. авт.)

   — Убит. — Он тут же откатился в сторону, потому что второй воин спешил на помощь первому. Пнул его щит, вынуждая дружинника отступить, а потом двумя сильными ударами выбил меч из его руки и рубанул по щиту. Воин еле успел закрыться — ибо новый удар был нацелен ему в лицо.

   — Добро. — Владимир вскочил с постланного наземь ковра. — Одолел вас Василий-боярич. — Он поманил к себе тяжело дышащего парня. — Видал я молодцов, так же ловко управлявшихся с топором. Ты новгородец?

   — Угадал, княже.

   — А отец твой кто?

   — Помер боярин Микула, когда я совсем мал был. Один я у матушки.

   — Вижу, доброго сына вырастила мать твоя. Хочешь в дружину, Василий Микулич?

   — Нет, — мотнул тот головой. — Не за тем я в путь пускался.

   — А чего ж ищешь?

   — Время придёт — скажу, а пока не пытай, князь. — Боярич улыбнулся, да так, что у Владимира почему-то сжалось сердце.

   — Ну что ж. Тогда, — Мономах глянул на своих бояр и дружинников, — будь мне гостем!

Василий улыбнулся ещё шире и мигом вскочил в седло. Жеребец под ним заплясал, выказывая норов, но, укрощённый привычной рукой, едва охота тронулась в путь, пошёл широкой ровной рысью.

Поравнявшись с Василием, Владимир Мономах некоторое время смотрел на рысящего жеребца.

   — Добрый конь у тебя! Откуда такой?

   — Батюшка, когда живой был, жеребёнка из ляшских земель вывез. Тот вырос в доброго коня, а это — его племя. Я сызмальства скакать люблю — по-над Волховом у нас заливные луга. Там любо-дорого промчаться!

   — Ия скачки люблю, — подхватил Мономах. — В юности, бывало, из Чернигова к отцу в Киев за день доскакивал — только коней менял. Не желаешь скачкой потешиться?

Василий уже понял, что его испытывают. Он окинул берег реки, вдоль которого ехала охота. Луговина пестрела островками кустарников, виднелись небольшие балки и группы деревьев.

   — До реки и вспять, — предложил он. — А каков заклад?

   — Ишь ты! С князем спорить вздумал?

   — Ты мне вскачь ехать предложил — тебе и ответ держать, — спокойно ответил Василий. — Готов я поставить имение, что осталось мне от батюшки. А ты?

Мономаху нравились дерзкие речи новгородца. Было что-то в молодом удальце такого, к чему лежало сердце. И как же не походил он на тех спесивых бояр, что летом приводил князь ко кресту!

   — Дам я тебе лучшего коня из моих табунов и гривну золота.

   — Шалишь, князь! — сверкнул зубами Василий. — За отцово достояние — гривной золота расплатишься? Лучше повели-ка ты, чтоб на меня, Василия Микулича, было отписано имение Ставра Гордятича, новгородского сотского. Терем его с нашим стоит на одной улице, а на лугах его заливных моим коням раздолье будет.

Мономах думал недолго. Коль отдаст он этому парню имение мятежного боярина, ещё один свой человек будет в вольном Новгороде.

   — Добро, Василий Микулич. Обскачешь меня — отдам тебе Ставрово имение. Кто первым в шапке воды принесёт — того и верх будет, — кивнул Владимир, подобравшись в седле.

   — Ну, светлый князь, — улыбнулся из-под мехового околыша Василий. — Только гляди! Я те не спущу!

Мономах готов был торжествовать — того, что не смогли добиться его дружинники силой, он сейчас сотворит хитростью. Но Василий мигом обернулся в седле, рывком сдёрнул шапку с головы Валдиса-коновода и, гикнув, послал коня вскачь.