Хрип свистка, клюшка к клюшке:
мы входим в игру.
Сшиблись, хлынула юшка,
досталось ребру.
Шайбу вырвали, морды,
и на вираже
по воротам их форвард
ударил уже.
Прёт удача им в руки,
но как бы не так! —
ас ледовой науки, —
взял шайбу Третьяк.
Пашем лёд у границы,
нас клюшками бьют,
И к воротам пробиться,
как взойти на редут.
Шасть их крайний подножку,
и нашего — в борт.
Мы нажали немножко
и, взяв в оборот,
Хлоп канадца об стенку —
мы входим во вкус:
они бьются за деньги,
а мы — за Союз!
Вот позорные урки! —
зря судья им свистит:
двое держат за руки,
а третий шустрит.
Нам вернуться бы сразу!
Решали пока,
вбили шайбу, заразы,
зажав Третьяка.
Благо, Тихонов, тренер,
объяснил нам что, как:
важно выиграть время
для победных атак.
— Иль битюг тебя кинет,
или ты его съешь!..
Сплюнул зубы защитник
и встал на рубеж.
Перестроились с ходу,
отвлекли, обвели.
Ну, теперь им по году
сидеть на мели.
Отстают, не угнаться,
бьём четвёртый с руки.
Не глядим, что канадцы —
хлипки мужики!
Гол второй, исхитряясь,
загнала их братва.
Нам плевать. Не смущаясь,
лупим по головам.
В их воротах, — знай наших! —
пятый раз уже гол.
Знамя с клёном опавшим
убирают в чехол.
В их глазах злые слёзы,
тренер прёт на скандал.
Счёт: пять-два в нашу пользу,
выходим в финал.
Вслед нам шум стадиона,
как медведи идём.
В коридоре ждут жёны
с едой и питьём.
Будет кросс после ночи, —
под душ и на лёд.
Ну, на этот раз, точно,
нам всем повезёт!
Не врастайте в мирный быт,
в тёплое местечко.
Помните: в горах бежит
золотая речка.
Сосны рвутся до небес,
разрывая тучи.
Справа лес и слева лес,
между — Бог и случай.
Кто-то мается в тайге
на лесоповале,
ну, а тех, кто в руднике, —
поминай, как звали!
Позабудьте про долги,
узы и контракты,
аргументы у реки —
золотые факты.
Заяц по лесу спешит, —
ёкает сердечко,
но быстрей его бежит
золотая речка.
Только руку протяни,
поступись покоем,
только вовремя рискни, —
манны ждать не стоит.
Пусть пороги, — не беда! —
встали посерёдке,
посмотри, её вода
моет самородки!
Это ж надо — у воды
и такая смелость!
И у каменной гряды
отвисает челюсть.
Кто мы — боги ли, скоты?
Рвём, стреляем, режем,
про заветные мечты
знать не знаем — где же?
Тишина — мертвей могил,
шум — мощнее грома.
Нет руля и нет ветрил,
нет любви, нет дома.
Дух бродяжий вышел весь
в кинолентах скучных.
Верьте, золото не здесь, —
не в квартирах душных.
Торопитесь, чтоб успеть,
берега столбите.
Даже, если выйдет медь,
всё равно ищите!
В Сантьяго льётся дождь из слёз и крови.
Над Чили тучи — ветром не проймёшь.
Летят из автоматов с сердцем вровень
потоки пуль. Над Чили льётся дождь.
Невесело жить при такой погоде —
опасно без кевларовых плащей!
Чилийская погода нынче в моде.
Вот незадача — трудно без дождей!
Над морем зависают вертолёты,
выбрасывая мёртвых и живых,
и с палачами Хара сводит счёты,
дошёптывая песню или стих.
Обидно умирать, собрав все силы
для жизни, но приходит к власти ложь,
чтоб спрятать в безымянные могилы,
а радио твердит: «Над Чили дождь!»
В истории повторы в катастрофах.
Когда же небо высохнет от слёз?
И вновь идёт под дулом на Голгофу
чилиец по фамилии Христос.
Не дай нам, Бог, однажды, на рассвете,
спросонок чью-то станцию найти,
и, стрелку доведя к условной мете,
услышать, что над Родиной дожди.
Те, что в горы ушли штурмовать высоту,
бросив вызов судьбе и природе,
точно нить, сквозь эфир протянув частоту,
третьи сутки на связь не выходят.
Мы собрались в кружок у складного стола:
как же так, шесть парней — и пропали?
Правда, холод был лют, правда, вьюга мела,
но ведь горы у нас, не в Непале!
Сторожит тишина тех, кто вверх поднялись.
Сколько можно неведеньем мучить?
Остается завыть, иль карабкаться ввысь,
наплевав на страховку и кручи.
На парах вертолет — он пробьёт снегопад,
хоть лететь ему не по погоде, —
потому, что в горах альпинистский отряд
третьи сутки на связь не выходит.
Туманный Лондон, сумеречный век,
вериги власти хлеще, чем удавка.
На Темзе барки, в трюмах хрип калек,
и на Норфолк бесплатная доставка.
Ничто в трущоб не манит глубину,
когда нескладно и убого Сити,
но клуб закрыт, и лорд идёт по дну
между лачуг, стремясь скорей забыть их.
Впритык к дворцам приятнейший контраст:
как бурелом, подобия жилища.
Удел их — тлеть. Никто тут не подаст,
и состраданья ближних не отыщешь.
Здесь мудрость не зависит от седин,
и терпят то, чего б никто не вынес.
И потому на всю страну один
бесстрашен Свифт, а веком позже — Диккенс.
***
Олимпиады звонкий крик
летит, страну загнав в квартиры,
Люд к телевизорам приник,
пуст парк и редки пассажиры.
Век новый, шалый и босой,
уже готов осуществиться.
Спешим в Москву за колбасой.
Встречай, любимая столица!
Вот и всё… Ты умер, канул в вечность,
сгинул в сне, которого не ждут.
Вижу, как рванулись в бесконечность
кони, запряжённые в дугу
лёгких санок. Песня оборвалась…
Мы пока остались на краю.
Нам столетье жить, — такую малость, —
продолжая жизнь и цель твою.
Пусть не я, не третий, не двадцатый,
но наверняка, наверняка
кто-нибудь, когда-нибудь, утрату
горькую восполнит… Ну, пока!